— Да нет, — медленно ответила женщина. — Я сама этому удивилась. Она была хорошей девушкой, и я хорошо ей платила. Она не раз говорила, что очень довольна местом. А потом... потом взяла и уволилась. Без всякой на то причины.

— Может, — громыхнул Молей, — она была коммунисткой?

— Ха-ха, — рассмеялся Эллери. — Надеюсь, вы наняли Питтс через агентство, миссис Годфри?

— Нет. Ее мне порекомендовали. Я... — Миссис Годфри замолчала так резко, что даже Молей перестал мерить шагами комнату и удивленно уставился на нее.

— Так ее вам порекомендовали, — напомнил Эллери. — И кто же оказал вам эту дружескую услугу, миссис Годфри?

Она прикусила тыльную сторону ладони и наконец прошептала:

— Это очень странно. Я только что вспомнила... это был Джон Марко. Он сказал, что хорошо знает эту девушку и что она нуждается в помощи...

— Еще бы! — сухо отреагировал Эллери. — Честная девушка, а, инспектор? Хмм. Так что этот спектакль на террасе ночью разыгрывался не ради Джерома, верно?.. Итак, сэр, пока вы пытаетесь развести руками море здешних бед, должен заметить, что я просто засыпаю на ходу. Миссис Годфри, не могли бы вы снабдить меня провожатым, чтобы он проводил меня в прибежище, которое ваша дочь была так добра предложить для отдыха моим усталым костям?

Корабль тонул в море. Красные волны высоко вздымались, а корабль был игрушечным. На носу судна стоял колосс, совершенно голый, с вожделением взиравший на темную луну, нависшую прямо над его головой. Корабль затонул, и гигант исчез. Но в следующее мгновение его голова маленькой точкой заколыхалась на морской глади, слепо обращенная в сторону темных небес. Луна ярко светила ему в лицо: это был Джон Марко. Затем море исчезло, и Джон Марко превратился в крохотного фарфорового человечка, болтающегося в стакане воды. Он был мертвым и затвердевшим. Прозрачная жидкость поддерживала на плаву покрытое глазурью тело, колыхала курчавые волосы, то и дело ударяя его о стенки стакана, который постепенно становился непрозрачным с примесью алого цвета, походившего на...

Мистер Эллери Квин открыл в темноте глаза, чувствуя жажду.

На какое-то мгновение в его голове воцарилась головокружительная пустота. Затем память приплыла обратно, и он, сев и облизав сухие губы, принялся на ощупь искать в темноте рядом с кроватью настольную лампу.

— Нельзя сказать, чтобы мое хваленое подсознание оказало мне хоть какую-то услугу, — пробормотал он, нащупывая выключатель. Комната мгновенно ожила. В горле першило. Он нажал на кнопку у кровати, взял сигарету из лежащего рядом с кроватью портсигара и, закурив, снова лег.

Во сне он видел мужчин и женщин, моря и леса, странно оживший бюст Колумба, окровавленный виток проволоки, убегающую по волнам яхту, одноглазого монстра и... Джона Марко. Марко в театральном плаще, Марко голого, Марко в белом льняном костюме, Марко во фраке, Марко с растущим изо лба рогом, Марко, занимающегося на экране любовью с толстухой, Марко, танцующего адажио в трико, Марко, поющего в камзоле и обтягивающих рейтузах, Марко, выкрикивающего оскорбления. Но ни разу в его турбулентном сне не мелькнуло даже намека на вразумительный ответ, кто и зачем убил этого Марко. Голова раскалывалась от боли, и он не чувствовал себя отдохнувшим.

Эллери хрипло откликнулся на стук в дверь, и в комнату вплыл Тиллер с подносом, на котором стояли бутылки и стаканы. Тиллер отечески улыбался.

— Хорошо поспали, сэр? — спросил он, ставя поднос на ночной столик.

— Отвратительно. — Эллери скривил гримасу, глянув на содержимое бутылок. — Простой воды, Тиллер. Я просто умираю от жажды.

— Да, сэр, — ответил Тиллер, поднимая вверх аккуратные бровки. Он убрал поднос с выпивкой и поставил вместо него графин с водой. — Не сомневаюсь, что вы еще и проголодались, сэр, — негромко заметил он, когда Эллери опустошил третий стакан. — Я сейчас принесу вам поднос с едой.

— Бог ты мой! Который теперь час?

— Все уже давно поужинали, сэр. Миссис Годфри велела не беспокоить вас и судью Маклина. Почти десять вечера, сэр.

— Как мило со стороны миссис Годфри. Поднос, э?.. Господи, я голоден как волк. А судья еще спит?

— Думаю, что да, сэр. Он не звонил.

— «Ты спишь, Брут, а Рим по-прежнему в цепях», — процитировал Эллери грустно. — Ну что ж, сон — это самое великое благо для здоровья. Оставим пожилого джентльмена предаваться отдыху; он его заслужил. А теперь несите сюда поднос, Тиллер, мой друг, а я пока совершу омовение моего тела. Знаете, мы должны платить дань уважения Господу, обществу и самим себе.

— Вы совершенно правы, сэр, — кивнул Тиллер, моргая. — И простите мне мое замечание, сэр, но в этом доме впервые цитируют Вольтера и Бэкона, причем одновременно. — И он невозмутимо удалился, оставив удивленного Эллери.

Неподражаемый Тиллер! Эллери усмехнулся, выпрыгнул из кровати и направился в ванную.

Когда он вернулся, свежевымытый и выбритый, то нашел Тиллера сервирующим столик, накрытый кремовой салфеткой. При виде огромного блестящего подноса с накрытыми серебряными тарелками, от которых исходил восхитительный аромат дымящейся еды, Эллери поспешил облачиться в халат (пока он был в ванной, поразительный Тиллер успел распаковать его сумку и прибрать вещи) и уселся за столик, дабы утолить голод. Тиллер ловко управлял его трапезой, скромно оставаясь в тени и как бы демонстрируя, что прислуживание за столом есть еще одно из его бесчисленных достоинств.