— От вас такого не ожидала, Петр Петрович. А как же дисциплина, распорядок дня? Помнится, вы говорили: «Главное — работа», о примере для новеньких лаборанток заботились…

«Издевается, стерва!»

Я рванулся к двери. Она опередила меня, вскочила так, что юбка затрещала, схватилась за ручку. Стояла совсем близко, наклонясь ко мне, обдавая знакомым запахом и жаром своего тела, вызывающе щурилась.

В это время дверь открылась изнутри кабинета. Евгений Степанович, уже одетый в пальто, стал свидетелем нашей силовой борьбы.

— Что такое? Я не дал Вере слова вымолвить. — Евгений Степанович, должен вам сказать, что Александр Игоревич имел весьма косвенное отношение к моему поселению в общежитии. Я уже говорил, что распорядился лично Виктор Сергеевич. Вы должны помнить.

— Вот именно, «уже говорили». И я недвусмысленно выразил отношение к этому. Зачем же еще и комедия с «брусиловским прорывом»?

Но в меня уже вселился бес. Я загородил ему дорогу. — Александр Игоревич никаких законов не нарушил. Он решительно отстранил меня: — Мне некогда. Придете в часы приема. Верочка, будут звонить — вернусь через час.

«Мои слова не имеют никакого значения. Все уже решено бесповоротно», — подумал я.

Вышел из приемной после него. Успел еще услышать вдогонку:

— Вот так-то, Петенька, не обломилось. Что же к Танюше своей не обратишься за помощью? А она может…

Тогда я решил, что ее слова о Тане всего-навсего еще одна издевка. До того, чтобы понять истинный смысл ее слов, было еще ой как далеко. Сначала мне предстояло увидеть, что означает «не тяните с визитом».

В нашей лаборатории профессор Рябчун, как всегда сосредоточенно грызущий карандаш и углубившийся в бумаги, оторвался от своего занятия, внимательно посмотрел на меня.

— Чепэ?

Большую часть маленького сморщенного лопоухого лица добрейшего Кирилла Мефодиевича занимали очки в массивной оправе, и казалось, что ему тяжело их носить. Выдающимся был нос, на котором они держались, — длинный, как бы про запас.

«Сегодня же Вера раззвонит, как я ломился к директору и что он мне сказал», — мелькнула мысль.

Я рассказал профессору о разговоре с директором. Он только грустно приставил карандаш к подбородку, словно собирался его проткнуть.

— Эх, Петр Петрович, в детстве дрались умеючи? — А что? — Сразу видно — мало доставалось. Или наука не впрок пошла? Что же вы на рожон-то лезете? И мышке ясно: все уже решено и подписано, — подтвердил он то, что я недавно понял. — В институте у нас за мою бытность перебывали сотни анонимок. И на замов 6 том числе. Разве ж какую-нибудь так проверяли? Что же вам разжевать надо? — и принялся за свой карандаш…

… Через два дня на доске объявлений появился приказ об отстранении от должности заместителя директора института «по состоянию здоровья» Логина А. И. А еще через неделю Александр Игоревич слег в больницу с кровоточащей язвой желудка.

— И все-таки защищаться надо, — сказал Кирилл Мефодиевич после моего рассказа о поездке в подшефный колхоз. — Созданная вами формула полигена Л верна. Это доказали массовые опыты. Непредвиденные последствия — издержки применения полигена. Пусть отработкой методики занимаются практики. А мы им поможем, если понадобится…

У меня оставались сильные сомнения, и я не умолчал о них. Но обычно такой осторожный Кирилл Мефодиевич теперь даже разозлился. Венчик седых волос, обрамляющий розовую лысину, вздыбился. Он приставил к моей груди указательный палец, как дуло пистолета, и начал стимулировать:

— Сколько можно тянуть с защитой? Отзывы получены, лучшие бывают редко. Вот профессор Войтюк пишет, настаивает, что диссертацию следует представить даже не как кандидатскую, а как докторскую. Войтюк-то на этом деле две собаки съел.

— А обстановка в нашем институте? — робко возразил я, в глубине души желая, чтобы он и это мое возражение опровергнул. И Рябчун тотчас пошел мне навстречу:

— Ну, знаете, сверхосторожный друг мой, может быть, вы еще станете приноравливаться к настроению этого пройдохи Владимира Лукьяновича?..

Он задумчиво подергал себя за кончик длинного носа, выщипнул из него какой-то волосок, чуть скривился от боли и тут же забыл о ней. Потом взялся откручивать себе ухо, рассуждая:

— Ваши опасения еще можно понять, если бы вы работали в отделе Александра Игоревича под его непосредственным началом. Но в данной ситуации мы нейтралы, швейцарцы, у меня с Евгением Степановичем давно и бесповоротно установились ровные деловые отношения. Трое членов совета — мои однокашники еще по университету, академик Михайленко, — тут он почему-то бросил косой взгляд на Таню, хлопотавшую у синтезатора, — весьма благосклонен к нашему ведомству. И потом, в конце концов, возможные камни преткновения выявит предварительная защита… Одним словом, подымайте флаг на мачту — и вперед!

Когда я стал пересказывать Тане наш разговор с профессором, оказалось, что она его каким-то чудом слышала и запомнила слово в слово, хоть и находилась не очень близко от нас и была как будто целиком поглощена работой. Поражаясь феномену женского слуха, я не удержался от шутки:

— Неужели у тебя такие большие уши? — Вытягиваются по мере надобности. — Как у зайца. — Как у верного пса, — поправила она меня. — И учти, что в защите твоей диссертации и продвижении на новую должность заинтересован не ты один, — блеснула лукавым взглядом, — хоть и не очень верится в успех «предприятия»… — Так мне защищаться или нет? — растерялся я. — Конечно, защищайся. Кто не рискует, тот не проигрывает. — А кто не проигрывает, тот не учится на своих ошибках, — передразнил я. — И не научится до глубокой старости. Последнее слово по несогласованному правилу должно было оставаться за ней. В этом она была непреклонна, говорила: «Хорошие семейные традиции закладываются до женитьбы».