Его влекут в мир шумный, бурный;

Но мысль и крепка, и бодра

Его одна объемлет, мучит

Желаньем блага и добра;

Его трудам великим учит.

Для них он жизни не щадит.

Вотще безумно чернь кричит:

Он тверд средь сих живых обломков.

И только слышит, как шумит

Благословение потомков.

Когда ж коварные мечты

Взволнуют жаждой яркой доли,

А нет в душе железной воли,

Нет сил стоять средь суеты, —

Не лучше ль в тишине укромной

По полю жизни протекать,

Семьей довольствоваться скромной

И шуму света не внимать?

Выходят звезды плавным хором,

Обозревают кротким взором

Опочивающий весь мир;

Блюдут сон тихий человека,

Ниспосылают добрым мир;

А злым яд гибельный упрека.

Зачем же, звезды, грустным вы

Не посылаете покоя?

Для горемычной головы

Вы — радость, и, на вас покоя

Свой грустный стосковалый взор,

Страстей он слышит разговор

В душе, и вас он призывает,

И вам он пени поверяет.

По-прежнему всегда томна.

Еще Луиза не разделась;

Не спится ей; в мечтах она

На ночь осенню загляделась.

Предмет и тот же, и один…

И вот восторг к ней в душу входит:

Песнь стройную она заводит,

Звучит веселый клавесин.

Внимая шуму листопада,

Промеж деревьев, где сквозит

Из стен решетчатых ограда,

В забвеньи сладостном, у сада,

Наш Ганц закутавшись стоит.

И что же с ним, когда он звуки

Давно-знакомые узнал,

И голос тот, со дня разлуки

Что долго, долго не слыхал;

И песню ту, что в страсти жаркой,

В любви, в избытке дивных сил,

Под строй души в напевах яркой,

Ее, восторженный, сложил?

Чрез сад она звенит, несется

И в упоеньи тихом льется:

Тебя зову! тебя зову!

Твоей улыбкою чаруюсь,

С тобой не час, не два сижу,

С тебя очей я не свожу:

Дивуюся, не надивуюсь.

Поешь ли ты — и звон речей

Твоих, таинственный, невинный,

Ударит в воздух ли пустынный —

Звук в небе льется соловьиный,

Гремит серебряный ручей.

Приди ко мне, прижмись ко мне

В жару чудесного волненья.

Пылает сердце в тишине;

Они горят, они в огне,

Твои покойные движенья.

Я без тебя грущу, томлюсь,

И позабыть тебя нет силы.

И пробуждаюсь ли, ложусь,

Всё о тебе молюсь, молюсь,

Всё о тебе, мой ангел милый.

И вот почудилося ей:

Чудесным заревом очей

Возле нее блистает кто-то,

И слышит вздох она кого-то,

И страх, и дрожь ее берет…

И оглянулась…

«Ганц!»…

О, кто поймет

Всю эту радость чудной встречи!

И взоров пламенные речи!

И этот чувств счастливый гнет!

О, кто так пламенно опишет

Сию душевную волну,

Когда она грудь рвет и пышет,

Терзает сердца глубину,

А сам дрожишь, в весельи млеешь,

Ни дум, ни слов найти не смеешь;

В восторге, в куче сладких мук,

Сольешься в стройный, светлый звук!

Опомнясь, Ганц глядит сквозь слезы

В глаза подруги своея;

И мыслит: «Полно, это грезы;

Пусть же не просыпаюсь я.

Она всё та ж, и так любила

Меня всей детскою душой!

Чело печалию накрыла,

Румянец свежий иссушила,

Губила век свой молодой;

А я, безумный, бестолковой,

Летел искать кручины новой!..»

И спал страданий тяжкий сон

С его души; живой, спокойной,

Переродился снова он.

На время бурей возмущен,

Так снова блещет мир наш стройной;

В огне закаленный булат

Так снова ярче во сто крат.

Пируют гости, рюмки, чаши

Кругом обходят и гремят; —

И старики болтают наши;