Это не был образ Святителя, как уставно пишут: ни митры, ни Евангелия, ни благословляющей десницы. Это был образ коленопреклоненного, молящегося старца-подвижника, в холстинной ряске, опоясанного вервием,- образ смиренного русского затворника. В каменной клети не было и оконца, все тонуло во мраке, и оттого ярче светились лики.

Даринька не слыхала, как отошла обедня. Конец ее она стояла у входа в прндельчик. Подошел робкий мальчик и подал просвирку на тарелочке. Она приложилась к ней, как всегда делала.

Молебен служили с певчими. Хотелось домой, а тут батюшка напомнил вчерашнее обещание зайти к ним чайку откушать: «Матушка ожидает вас».

Чай пили на террасе, был горячий пирог, клубника с грядки. Показывали альбом. После батюшек, матушек и архиереев Даринька увидела прежних владельцев Ютова: важную барыню с лорнетом, зиждительницу придельчика, и «Олюшеньку нашу»,- батюшкины так называли. «Правда, какая милая… глаза какие?..» Даринька узнала, что Ольга Константиновна была «вся необыкновенная», и болела - истаяла, «стала как ландышек». «Знаете, Дарья Ивановна…- воскликнула Надя,- до чего же ваши глаза похожи!..» Батюшка только рукой махнул: «А, ты, стремига-опрометь!..» Провожали «до ветел», всем семейством.

Наденька провожала «до овсов». Рассказывала, что Олюшенькина мамаша, маловерка, очень чтила Святителя, сама начертала план придельчика, и мысль иконы тоже ее.

–  Наше постижение сердцем проявляется даже у равнодушных к вере. Гордячка, баронесса, даже не чисто русская по отцу… и так православно выразила. Папаша говорит- на баронессу сошло, от Святителя. Знаете, она по матери княжьего рода, который от старобоярского, откуда и Святитель.

–  Из их рода… Святитель?!..-сказала Даринька и приостановилась.

–  Да, из истории известно. Там на стенке «родословное древо», видели? Вера Георгиевна доводится пра-пра-правнучкой Святителю, какая-то в ней капеличка той же крови. Правда, как удивительно?.. Хладная, полунемка…- и весь русский Святитель-мученик! Вдуматься… вон поезд за рощей, телеграф, газеты получаем, воздушные шары летают… другая совсем жизнь, новые идеалы, нигилисты, неверие… все другое!.. а Святитель все еще будто с нами, близко…

–  Близко…- тихо-вдумчиво отозвалась Даринька.

–  Все изменилось за триста лет, а святая капелька жива, хранится. Эта капелька и одолела в баронессе равнодушие, проняло-таки ее, сошло!.. В Олюшеньке было еще больше от Святителя, она так все глубоко чувствовала!.. ах, какая душа!.. И не захотела замуроваться в известку, велела похоронить себя по-православному, в березах, где православный народ… чтобы и ветерок, и солнышко, и цветочки полевые наши… И там осеняет ее Святитель…

Почувствовав слабость. Даринька присела у овсяного поля.

–  Как побледнели вы… - испугалась Надя, - дурно вам?..

–  Устала… Идите, милая, теперь мне лучше… сколько у меня дела дома. Нет-нет, идите…

Они простились. Даринька прошла немного и приостановилась, вдумываясь в слова Нади.

«…Его же рода…»

Смотрела с высокого овсяного поля. Все перед ней казалось теперь таинственным, священным, все было освящено Святителем. Она прижала руки, чтобы унять сердце. И чувствовала, что тягота и смута ее оставили.

Это она отметила в «Записке»:

«…Ныне отпущаеши рабу Твою, Владыка, по глаголу Твоему, с миром…»

«Во мне все осветилось, и я поняла, как должна жить. Все в моей жизни было для исполнения мне назначенного».

Она поклонилась земно сияющему храму, лазурной дали и, радостная, повернула в Уютово.

Жаворонки звенели журчливой трелью, и она пела с ними сердцем. Пела всему, что открылось вновь ее глазам: овсам, тропке, старым плетням в бурьяне, малиновым колючкам татарника, цеплявшим ее за платье; золотившимся в солнце пчелам, реявшим над малинником в низинке, валкой калитке в зарослях лопуха, крапивы, сочным дудкам морковника, раскрывшим перистые зонтики в манной крупке… Увидала под елками маслята, высыпавшие из-под смолистой хвои после дождей, вдыхала острую их смолистость, радостно любовалась ими, липучими, как в детстве… Вздрогнула от взвизга выскочившей из малинника Анюты: «Ды-ба-ры-ня, ми-лыи… чисто мы в рай попали!..» Приласкала ее, спросила, что она делает. Анюта насторожилась и шепнула, что бабушка Матвевна ух, строгая,- «а правильная, дедушка Карп сказал». Чуть свет в лес ее за грибами подняла, цельную она плетушку березовичков наломала к пирогу, а теперь малину подвязывает, краснеть начала малина… Пахло от нее малиной.

Проходя мимо кухни, откуда тянуло пирогами и грибами, Даринька увидала Матвевну и зашла. На выскобленном столе лежала груда клубники, руки Матвевны были в клубничном соку, пахло клубничным духом.

–  Уж и нарядные.,.- покивала Матвевна, любуясь ею.

Даринька стала говорить, какая чудесная у них церковь и какой вид «с нашего овсяного поля…» В порыве радости обняла Матвевну, поцеловала морщинистое лицо ее. Сумрачное лицо смягчилось, и всегда сдержанные губы приоткрылись чуть различимою улыбкой.