Ераст. Только того-с и жаждет душа моя.

Вера Филипповна. Что ж, отчего же! Тут дурного ничего нет.

Ераст. Окромя хорошего, ничего нет-с. Но при всем том я от вас отойду подальше; потому Аполлинария Панфиловна сюда приближается. (Уходит.)

Входит Аполлинария Панфиловна.

Вера Филипповна и Аполлинария Панфиловна.

Вера Филипповна. Воротились?

Аполлинария Панфиловна. Затолковалась с одной знакомой. А вы все еще тут сидели?

Вера Филипповна. Да, отдыхаю. Хорошо здесь воздухом-то подышать; еще поспею, служба долгая, часов до десяти.

Аполлинария Панфиловна. Да, да, конечно, на вольном воздухе… то дома-то, в четырех стенах сидеть! Проводить есть кому, так что ж вам! Не то что до десяти часов, хоть до полуночи оставайтесь.

Вера Филипповна. Я без провожатых, одна езжу.

Аполлинария Панфиловна. А словно как я тут вашего приказчика, Ераста, видела.

Вера Филипповна. Да, и я видела; так ведь он тоже помолиться пришел, а совсем не для проводов; он сам по себе, а я сама по себе.

Аполлинария Панфиловна. Да, конечно. Хороший он человек, солидный, скромный такой.

Вера Филипповна. Не знаю я их, приказчиков-то, да и вижу их очень редко. Какие они там, уж это не мое дело, это Потап Потапыч знает.

Аполлинария Панфиловна. Хороший человек, хороший: не болтун, не похвастает, женщину не опозорит, которая к нему снисходительность имеет, уж хоть умрет, а промолчит. Другие ведь такие охальники, чего и нет, наговорят; а этот хоть бы что и было, так режь его, не выдаст. Оно и дорого для нас, для женщин-то.

Вера Филипповна. Не понимаю я, что вы говорите.

Аполлинария Панфиловна. Да что вы, Вера Филипповна; что тут такого непонятного! Разумеется, скромный мужчина гораздо приятнее. Другой, знаете, и собой некрасив, а, глядишь, очень хорошая женщина любит. А за что? За скромность. Вот Оленька сама мне проговорилась, а он молчит и виду не подает.

Вера Филипповна. Оленька, говорите вы? Какая Оленька?

Аполлинария Панфиловна. Да Оленька, ваша племянница. Болтушка она; хорошо еще, что такого скромного человека нашла. Попадись она другому, гак уже муж-то давно бы узнал.

Вера Филипповна. Да что вы говорите! Может ли быть!

Аполлинария Панфиловна. Да что ж такого мудреного! Эх, матушка Вера Филипповна. Да сплошь да рядом, чему тут удивляться-то!

Вера Филипповна. Нет, я не верю вам, он кажется таким скромным, сиротливым.

Аполлинария Панфиловна. «Кажется». Да мужчина, каким ему нужно, таким он и кажется: где надо быть смирным, он смирен, где надо бойким, он бойкий; где плакать – плачет, где плясать – пляшет. Всякий мужчина коли он не дурак, так плут; а у всякого плута свой расчет. Разини-то повывелись, нынче палец в рот не клади, откусят.

Вера Филипповна. Ах, право, как это неприятно, как неприятно!

Аполлинария Панфиловна. Да вам-то что за дело:Пущай их…

Вера Филипповна. Да как же это… в нашем доме! Нет, нехорошо, нехорошо.

Аполлинария Панфиловна. Да ведь слухов никаких нет, никто про это тоже не говорит, все равно что нет ничего.

Вера Филипповна. Нет, все-таки… Вот поди узнай людей-то!

Аполлинария Панфиловна. Да зачем их узнавать! И верить никому не надо. Надо только самой быть осторожной. Ведь не к присяге же всякого приводить! Вот я никому не верю. Мало ли что сгоряча-то говорится… Пожалуй, меня обманывай, я не рассержусь: я зато сама десятерых обману. Ах, заболталась я с вами. Прощайте, домой пора.

Вера Филипповна. Уж и я.

Аполлинария Панфиловна. Что так? Вы достоять хотели?

Вера Филипповна. Да что-то нездоровится, так как-то не по себе.

Аполлинария Панфиловна. Погуляйте немножко! На воздухе-то лучше. Куда вам торопиться!… Да где он тут? Вон, кажется, идет… Парень-то так, без дела шатается… он и проводит вас. Прощайте! (Уходит.)

Вдали показывается Ераст.