Картины московской жизни
КАРТИНА ПЕРВАЯ
Павла Петровна Бальзаминова, вдова.
Михайло Дмитрич Бальзаминов, сын ее.
Акулина Гавриловна Красавина, сваха.
Матрена, кухарка.
Павлин Иваныч Устрашимов, сослуживец Бальзаминова. Брюнет, большого роста, лицом мрачен и рябоват.
Бедная комната у Бальзаминовых.
Бальзаминова (одна, сидит с чулком в руках). У Миши, должно быть, опять какие-нибудь планы в голове. Прибежит из присутствия, пообедает наскоро, да и был таков, и пропал на целый день. Где-то он, бедный, бродит? Должно быть, далеко-далеко куда-нибудь ходит! Придет всегда такой измученный, усталый, и лица-то на нем нет, и не ест ничего, только все вздыхает. Надо полагать, он в Рогожскую бегает; а пожалуй что и в Лефортово! Все разбогатеть-то ему, бедному, хочется. Ну, да это ничего, пускай бегает; это еще здорово, говорят. Теперь время летнее, дел у него никаких нет особенных; все-таки лучше: пусть на воздухе бегает, чем в комнате-то сидеть; да еще и польза может произойти. Только я все что-то боюсь за него; все как-то мне не верится, чтобы он уж очень богатую-то невесту себе нашел. А уж сколько у него к этому делу старания! Даже удивительно это видеть. По его-то старанию ему бы уж давно надо миллионщицу приспособить. Должно быть, счастья нет! Без счастья, сколько уж ни старайся, ничего не выходишь. Говорят, и грибы искать – счастье нужно; а уж невест-то и подавно. Вот был же случай у Ничкиных; а из-за чего разошлись? Так, из пустяков. Нужно же было этому облому приехать! И как на грех его принесло в такое время! Кабы не он, жили бы мы теперь, как сыр в масле катались. Есть же такие злые люди на свете! Ну, что ему нужно было? Себе он пользы никакой не сделал, только Мишу моего обидел.
Матрена входит с письмом.
Бальзаминова и Матрена.
Матрена. Письмо вот принесли. (Подает.)
Бальзаминова. Кто принес?
Матрена. Должно, что почтальон, одет так, по-военному. Говорит: городская почта.
Бальзаминова. От кого бы это? Я уж и не знаю.
Матрена. И я не знаю. Да вот что: вы мне дайте письмо-то.
Бальзаминова. Зачем тебе?
Матрена. Я догоню солдата-то да назад ему отдам.
Бальзаминова. Что ты! как можно назад, когда оно к Мише писано.
Матрена. Должно быть, солдат-то по ошибке занес; часто бывает, что в другой дом заносят.
Бальзаминова. Да я тебе говорю, что к нам. Вот и на адресе написано.
Матрена. Нет, право, лучше назад отдадим от греха. Кто к нам письма писать станет? Кому нужно! Ведь письма-то пишут, коли дела какие есть али знакомство; а у нас что!
Бальзаминова. Какая ты глупая! Ну, слушай: «Его благородию…»
Матрена. Ишь ты, «благородию»!
Бальзаминова. «Михаилу Дмитриевичу Бальзаминову».
Матрена. Ну, да хоть и написано, а все лучше назад отдать; а то еще, пожалуй, солдата-то в ответ введешь перед начальством. Давайте! Что, право!
Бальзаминова (кладет письмо в стол). С тобой ведь не сговоришь. Ты смотри, не вошел бы кто в кухню-то!
Матрена. Украсть-то там нечего, хошь и войдет кто. (Уходит и возвращается.) Там идет кто-то по двору-то.
Бальзаминова. Кто ж такой ?
Матрена. Кто его знает! Черный, долговязый такой. Гляди, приказный; а то кому ж! Словно как он бывал тут.
Бальзаминова. Устрашимов, должно быть.
Матрена уходит. Входит Устрашимов.
Бальзаминова и Устрашимов.
Устрашимов (кланяется). Михайло дома?
Бальзаминова. Нет. Ушел куда-то.
Устрашимов (подходит к окну и молча, мрачно смотрит на улицу). Да это верно?
Бальзаминова. Ах, батюшка, что мне тебя обманывать-то!
Устрашимов (продолжает глядеть в окно). Бывает, иногда (многозначительно) прячутся. Ну, да ведь это не поможет. Нет, шалишь!
Бальзаминова. Вы такие странные слова говорите, что и понять вас нет никакой возможности.
Устрашимов. Нет, Миша, это, брат, дудки! Атанде-с!
Бальзаминова. Вы мне объясните, в чем ваше дело и что вам угодно: так я сыну и передам.
Устрашимов (со вздохом, продолжая глядеть в окно). Тут, брат, два года хожено. Это не другое что-нибудь. Этого уступить нельзя. Ты моим несчастьем вздумал воспользоваться! Ты рыть яму ближнему! Погоди еще, может быть, сам туда попадешь! Боже мой, боже мой! Как это случилось? Как это могло случиться!