Сорокин снова склонился над плотными желтоватыми страницами и начал просматривать записи, сделанные несмываемым карандашом.

В тишине слабо шелестели страницы да напряженно дышали люди.

Наконец Сорокин поднял голову.

— Обычные вахтенные записи, — сказал он. — Вот последняя: «0 часов по Гринвичу. Смена вахт. Курс зюйд-вест, ближе к весту. Больных на борту нет». Все.

— Да, немного... — сказал радист. — Видимо, все произошло очень быстро. Буквально за несколько минут.

— Именно за несколько минут, — сказал капитан. — Эта просьба именем бога...

— Суеверный радист, — сказал кто-то.

— Э, нет, это не суеверие, — сказал капитан. — Только человек, у которого не осталось никакой надежды, будет молить о помощи именем бога. Наверное, люди умирали один за другим, потому что сразу после этих слов он передал: «Погибли шкипер и почти вся команда». Обратите внимание — не умерли, а погибли. Значит...

Он вынул из кармана радиограмму и положил ее перед собой на стол.

— Вот последние слова: «Умоляю — не медлите... Ниже ватерлинии 7... 7... 7... ж... ж... ж...» К чему здесь семерки и эти буквы «ж»?

— Ну, это объяснить проще простого, — сказал радист. — Он начал передавать что-то еще, причем так быстро, что сорвал руку на точках. Это бывает довольно часто даже с очень опытными операторами. Я сам срывал руку — и приходилось всю азбуку снова, как в учебном классе...

— Какой на судне груз? — спросил вдруг Диггенс.

Сорокин перевел вопрос.

— Уголь, — сказал Гришин.

— Вы хорошо осмотрели трюмы?

— Да. Пришлось открыть оба. Уголь и только уголь. Насыпью.

— Течи нет?

— Нет, трюмы сухие.

— В тысяча девятьсот восьмом году у берегов Англии в районе Доггербэнк произошло очень похожее, — сказал Диггенс. — Фрахтер назывался «Шарю». Водоизмещение — восемьсот тонн. В трюме — пятьсот бочонков с хлорной известью. Он получил течь после шквала. Бочки подмокли. Известь закипела и начала выделять хлор. Прежде чем подошли спасатели, пять человек отравились и умерли. Остальных сняли с борта в тяжелом состоянии. На «Сверре» тоже что-то подобное. Так мне кажется.

Сорокин перевел рассказ Диггенса, и все зашумели.

— Но воздух во всех помещениях норвежца совершенно чистый, — сказал Гришин. — Мы не почувствовали никакого запаха.

— А я розумию, що воны побачили щось и вмэрли от страха, — упрямо сказал Кравчук.

— Чушь, — сказал Сорокин. — Команда-то находилась в разных помещениях. Некоторые были закрыты наглухо.

— История... — протянул кто-то из рыбаков. — Сплошной туман.

В тот же момент пол кают-компании встал наискось. Наверху, на палубе, что-то с грохотом покатилось и сильно ударило в фальшборт. Через секунду траулер выпрямился, и все вскочили, прислушиваясь.

Диггенс решительно сунул трубку в карман.

— Ветер заходит с веста, — сказал он. — Мы теряем время. На борту «Фиск» двадцать четыре человека. Если русский кэптен не возражает, я переброшу на «Сверре» пять человек.

Все собравшиеся в кают-компании поняли и оценили деликатность норвежца. Такой же рыбак, как и они, Диггенс не хотел упускать времени лова, но не хотел оставлять и «Быстрый» расхлебывать всю кашу самому. Пять норвежцев, конечно, не могли управиться с таким большим судном, как «Сверре». Диггенс надеялся, что Сорокин со своей стороны тоже выделит несколько человек, знакомых с машиной и навигацией, и таким образом составится команда для перегона судна в ближайший порт.

— Ну, что ж, предложение дельное, — сказал Сорокин, и впервые по его лицу скользнула улыбка. — Сейчас мы составим «сэлвидж контракт». Гришин, берите с собой второго машиниста и четырех матросов и отправляйтесь на грузовик.

Он надвинул фуражку на лоб, подошел к Диггенсу и крепко пожал ему руку.

Глухо гудит мотор лебедки. Повизгивают ролики, по которым ползут ваера, тянущие из глубины трал. Вот он уже на поверхности, в круге быстро тающей пены. Сорокин на глаз прикидывает: тонны полторы. До семи вечера успеют сделать еще два-три подъема. Примерно пять тонн. Двенадцать суток лова, чтобы заполнить трюмы. Двое суток потеряно на «Сверре», да еще эта несчастная Медвежинская банка, чтоб она провалилась: то густо, то пусто. Двенадцать суток авральной работы. Вот оно, рыбацкое счастье...

Авралят все. Даже боцман, перетаскивая с борта на борт тяжелый черный шланг, обдает водой дощатые разделочные столы и палубу, смывая в море рыбьи потроха и головы, оставшиеся от предыдущей разделки.

Трал повисает над палубой. Огромный сетчатый мешок наполнен влажным стальным блеском. Старший рыбмастер резко рубит воздух ладонью:

— Давай!

Слабнет запирающий трос. Зев трала распахивается, и на палубу рушится шелестящий поток извивающейся, бьющейся, скользкой рыбы.

У разделочного стола уже приготовилась бригада.