–  Решение принято наверху, - сказал второй рууг.
– Приходится учитывать так много факторов…

–  Я понимаю.

Они дружно посмотрели на Бориса и отодвинулись от забора. Остаток разговора пес не слышал.

В конце концов рууги убрали свою карту и ушли.

Тогда Борис подошел к забору и понюхал его. От досок шел гнилой, тошнотворный запах руугов, шерсть на спине пса встала дыбом.

Когда вечером Альф Кардосси вернулся домой, пес стоял у калитки и глядел на улицу. Альф открыл калитку и вошел во двор.

–  Ну, как дела?
– спросил он, похлопав пса по боку.
– Кончил нервничать? Какой-то ты дерганый последнее время. Раньше ведь таким не был. Борис заскулил, не отрывая глаз от лица человека.

–  Ты хорошая собака, Борис, - сказал Альф.
– И большой для собаки. Ты и не помнишь, как давным-давно был вот таким крохотным щеночком.

Борис потерся о ногу хозяина.

–  Хорошая ты собака, - негромко пробормотал Альф.
– Знать бы только, о чем ты сейчас думаешь.

Он вошел в дом. Миссис Кардосси собирала на стол. Альф прошел в гостиную, снял плащ и шляпу. Поставив обеденный судок на буфет, он вернулся на кухню.

–  В чем дело?
– подняла голову миссис Кардосси.

–  От этой собаки много шума, надо что-то делать с ее тявканьем. Соседи хотят снова пожаловаться в полицию.

–  Не хотелось бы отдавать его твоему брату.
– Миссис Кардосси сложила руки на груди.
– Но он и вправду совсем сходит с ума, особенно по пятницам, утром, когда приезжают мусорщики.

–  Может, он еще и успокоится, - сказал Альф. Он раскурил трубку и задумчиво выпустил облачко дыма.
– Раньше он таким не был. Возможно, он оправится, станет таким, каким был раньше.

–  Посмотрим, - сказала миссис Кардосси.

Взошло солнце, холодное и зловещее. Остатки ночного тумана клочьями висели на деревьях, прятались в низинах. Сегодня была пятница.

Пес лежал под крыльцом, лежал с широко раскрытыми глазами и слушал. Черная шерсть стала седой и жесткой от покрывшего ее инея, выходящие из ноздрей облачка пара быстро рассеивались в неподвижном, холодном воздухе. Неожиданно пес резко повернул голову и вскочил на ноги.

Откуда-то издалека, с большого еще расстояния, донесся еле слышный звук, нечто вроде треска.

–  Рууг!
– крикнул Борис и огляделся. Он торопливо подбежал к калитке и поднялся на задние лапы, положив передние на верхний край забора.

Звук донесся снова, на этот раз громче, ближе. Хрустящий, лязгающий звук, словно катилось что-то тяжелое, словно открывалась огромная дверь.

–  Рууг!
– крикнул Борис. Повернув голову назад и вверх, он озабоченно посмотрел на темные провалы окон. Ничто не шелохнулось.

И вот показались рууги. Лязгая, треща и дребезжа, они и их грузовик двигались вдоль улицы, переваливались по неровной булыжной мостовой.

–  Рууг!
– крикнул Борис и подпрыгнул, глаза его пылали. Потом он немного успокоился. Он опустился на землю и начал слушать. И ждать.

А там, на улице, напротив дома, рууги остановили свой грузовик. Было слышно, как они открывают дверцы и выбираются на тротуар. Пес начал кругами бегать по двору. Затем он снова повернулся к дому и заскулил.

В темной теплой спальне мистер Кардосси приподнялся на локте и близоруко прищурился на часы.
– Вот же чертова собака, - пробормотал он.
– Чертова собака.

Опустив голову на подушку, он закрыл глаза…

Теперь рууги двигались по тропинке, к дому. Первый из руугов толкнул калитку, и она распахнулась. Рууги вошли во двор. Пес попятился от них.

–  Рууг! Рууг!
– крикнул он. Жуткая кислая вонь руугов заполнила ноздри пса, и он отвернулся.

–  Жертвенный ларец, - сказал первый рууг.
– Он уже полон, я думаю.

Рууг улыбнулся яростно напрягшемуся псу.

–  Очень любезно с вашей стороны, - сказал он. Рууги подошли к металлическому баку, один из них открыл его.

–  Рууг! Рууг!
– снова крикнул Борис и вжался в нижнюю ступеньку крыльца. Он трясся от ужаса. А рууги поднимали большой металлический бак, опрокидывали его. Содержимое бака посыпалось на землю, и рууги начали сгребать туго набитые бумажные пакеты. Многие пакеты лопнули, и рууги подхватывали высыпающиеся из них огрызки хлеба, апельсиновую кожуру, яичную скорлупу.

Один из руугов засунул яичную скорлупу себе в рот. Его зубы начали с хрустом ее перемалывать.

–  Рууг!
– крикнул Борис без всякой надежды, скорее сам себе.