— Похоже, мы сможем найти общий язык.

— Еще бы, — подтвердил я, донельзя обрадованный такой удачей.

— Я родилась в Вильно, — сказала хозяйка. — И ты, получается, мой земляк. Очень хорошо. Меня зовут Гражина, на вывеске святая правда написана. А как зовут тебя, лучше не говори, я не люблю помнить чужие имена.

— Ладно, не скажу.

Ее подход к знакомству меня удивил, но я старался не подавать виду. Я уважаю уставы чужих монастырей, по крайней мере, в тех случаях, когда мне нравятся их стены.

— Сделай мне чаю с ромом, и я побегу, — попросил хозяйку мой проводник. — На площади сейчас самое веселье начнется.

— Вот и я удивилась, когда тебя в такое время увидела, — согласилась пани Гражина.

Она переместилась за стойку и принялась возиться с посудой.

— Устал, не выспался сегодня. Решил, надо немного выпить. Заодно привел тебе нового клиента.

— Это ты молодец. За это тебе будет награда, две ложки рома вместо одной. — Пани Гражина поставила перед ним дымящуюся толстостенную кружку. — Три куска сахара и лимон, правильно?

— У тебя неправильно не бывает.

Он взял кружку обеими руками и сделал несколько больших, торопливых глотков.

— Ты тоже попробуй, — сказала пани Гражина, протягивая мне такую же кружку. — Лимон я уже положила, сахар, если захочешь, бери сам.

Я послушно сделал глоток. Потом еще один и еще. Вроде бы ничего из ряда вон выходящего, чай с ромом я сам себе дома регулярно готовлю. Но пани Гражина, вероятно, знала какой-то хитрый секрет, смешивала напитки в единственно правильной, идеальной пропорции. Ну или просто ром у нее был какой-то особый. Или чай. Или вода. Во всяком случае, результат получился сногсшибательный. Неописуемый. Невоспроизводимый.

— Так не бывает, — твердо сказал я.

— Иногда бывает. — Мой серебряный благодетель улыбнулся, отдал пани Гражине пустую кружку, погасил сигарету, надел свою ужасающую маску, неуклюже сполз с табурета, придерживая балахон, взял ходули и поспешно вышел не оборачиваясь, бросив с порога: «Спасибо, увидимся».

— Еще? — спросила хозяйка, заговорщически глядя мне в глаза и постукивая пальцем по опустевшей кружке. — Или кофе мой попробуешь?

— Попробую, — сказал я. — Все попробую, что дадите. Теперь я целиком в вашей власти.

— Это хорошо, — рассеянно кивнула пани Гражина, водружая на маленькую электрическую плитку самую настоящую медную джезву. — Это мне нравится. Но придется подождать. Хороший кофе варится долго; собственно, чем дольше варишь, тем лучше результат… А где ты в Вильно живешь?

— На Савицкё.

— Не знаю такой улицы. Небось какой-нибудь новый район?

— Нет-нет, в центре. Если от проспекта Гедиминаса по Тумо-Важганто вниз к реке спускаться…

— Не понимаю, — вздохнула она. — При мне все улицы назывались иначе.

Я вспомнил, как Рената щеголяла знанием старых русских, дореволюционных еще названий улиц, и неуверенно сказал:

— От Георгиевского проспекта. Вниз по… э-э-э… Арзамасской, кажется. Если не путаю. Так вот от этой самой Арзамасской первый поворот налево.

Пани Гражина оживилась.

— По Арзамасской от Георгиевского, вниз и налево? Вознесенская, что ли? Ну точно, Вознесенская. Так вы, выходит, в Лукишках живете. То-то у тебя глаза татарские. [35]

— Вообще-то, мы всего несколько лет назад там поселились.

— Значит, хорошо угадали. А я первые пятнадцать лет своей жизни жила в конце Погулянки. Потом отец умер, и мы с мамой перебрались во Львов, к ее родне. А в Краков я уже сама переехала, когда подросла. Давно это было. Ты даже представить не можешь, как давно. А если скажу, не поверишь.

— Я сейчас, пожалуй, всему поверю, — улыбнулся я.

— После моего чая? — кокетливо уточнила пани Гражина.

— И после чая тоже.

— «Тоже»? — удивилась она. — Вроде ты больше ничего пока не попробовал.

— Достаточно того, что я сюда попал, — сказал я. — Это само по себе удивительно.

— Ты имеешь в виду, что кафе почти невозможно найти? Да, мне все так говорят. Считается, это очень плохо для бизнеса. Но на деле совсем не так плохо, как кажется. Это сейчас тут пусто, а с утра и по вечерам полно народу. Мест порой не хватает. А во время оккупации это меня спасло.

— Какой оккупации? — Я сперва ушам своим не поверил, а потом понял, что она имеет в виду. — В смысле, при социализме?