Почему смерть детей представляется нам такой ужасной? Во-первых, потому, что дети кажутся нам невинными. Даже если мы прекрасно знаем, что это не так — но в данном случае слово "невинный" следует понимать как "человек, еще не причинивший никому столько горя, чтобы за это имело смысл карать его смертью". Это раз.

Два — оборвавшаяся детская жизнь, как короткая повесть, закончившаяся, едва начавшись. Должно было быть новое лето в Теравифии, новый учебный год, возможно, через несколько лет — перерастание дружбы в любовь, поступление в колледж... Дороги будущего, казалось, ветвились и расходились в тысячу сторон — и вдруг...

" — Эта ваша верёвка оборвалась, — неумолимо и спокойно продолжал отец. — Должно быть, она разбила обо что-то голову".

Шок. Недоверие. Шаблонные реакции и неподдельное горе, все вместе. Ощущение полной нереальности происходящего. В американских фильмах герой в этом месте обычно кричит протяжно: "НЕЕЕЕЕЕЕТ!!!!". На самом деле это "Нет!" — именно такое, как в повести Кэтрин Патерсон: скорее "Да нет же!", чем "НЕЕЕЕЕЕЕТ!!!!". "Нет" — это значит: всё это чушь, это происходит не здесь, не сейчас и не со мной, это жуткий сон — из тех кошмаров, в которых тебе снится, что ты не спишь. Помнишь, как-то раз ты увидел во сне, что звонишь с работы отцу и вдруг тебе в трубку говорят, что он умер? Тут то же самое: нужно совершить над собой усилие и проснуться... Жертвы "Норд-Оста" рассказывали, что вход боевиков в зал поначалу почти все восприняли как оригинальную режиссерскую находку. Примерно таково первое впечатление от прошедшей мимо чьей-то внезапной смерти: да нет же, шоу продолжается, это меня так решили разыграть...

"Отец наклонился над столом и положил сыну на руку свою большую руку, взволнованно взглянув на жену. Мать просто стояла и смотрела печальным взором.

— Твоя подруга Лесли умерла, — сказал отец. — Ты понимаешь?"

Он ПОНИМАЕТ только тогда, когда узнает, что не увидит Лесли мёртвой — её кремировали. "Кремировать. Что-то щёлкнуло у него в голове. Значит, Лесли нету. Она сгорела. Он её больше не увидит, даже мёртвую. Ни-ког-да (...) Она ушла, умерла, когда так нужна ему. Ушла, а его бросила. Ушла к этой чёртовой верёвке, чтобы показать, что она не трусит. "Вот так вот, Джесс Эронс!" Сейчас она где-нибудь над ним смеётся, как над миссис Майерс. Да, сыграла она с ним штуку! Вытянула в свой миф и, пока он там не обжился, взяла и бросила, как астронавта на луне. Обратно не вернёшься. Он — один".

Патерсон беспощадна. Эгоизм, детская ревность, любопытство — "Ты её видел? В гробу, да?", обида, мелкая торговлишка — "Учителя ругать не станут. Мать даже девочек приструнит" — словом, весь букет обычных человеческих эмоций. Но в этом неприглядном букетике вдруг распускается нечто...

...Нечто, источающее запах Теравифии. "Войдя поглубже, в тёмную сердцевину, Джесс встал на колени и положил венок на ковёр золотистых игл.

— Отец, в руки Твои предаю дух её.

Он знал, что Лесли бы эти слова понравились. Они подходили к их священной роще".

Вот почему в главе "Пасха" не говорят о Воскресении — Теравифия есть его прообраз. Именно оттуда исходит то, что Джесс делает правильно, — милосердие по отношению к старой учительнице, отвага перед лицом опасности, грозящей сестре, и в конечном счете — введение Мэй Белл в Теравифию. И не только то, что делает Джесс. Люди словно просыпаются и начинают видеть друг друга. Царство иллюзий разрушается, и там, внутри, люди оказываются прекрасными. Даже толстая Дженис Эйвери, "кит-убийца".

Ни одна смерть не напрасна. Ни одна смерть не случайна. Ни одна смерть не бессмысленна. Каждая — соприкосновение с вечностью, и НИКОГДА становится точкой входа во ВСЕГДА. Лесли Бёрк ВСЕГДА будет королевой Теравифии и самой быстрой бегуньей пятого класса.

Самое удивительное различие между языческим и христианским мужеством — в том, что язычник может презирать смерть, но не может назвать её своей сестрой. "Радуйся, апостольская душа! Каждый новый день приближает тебя к Жизни!" — пишет Св. Эскрива. И в этом нет манихейского отвращения к жизни, к плоти — просто прикосновение смерти делает и саму жизнь причастной Вечности. Митрополит Антоний Сурожский указывает, что заупокойная служба в православном храме начинается словами "Благословен Господь Бог наш!". И это не просто вызов, который душа в союзе с Богом бросают унынию, — это искренняя благодарность. За что? За обретённую полноту жизни. Жизнь становится цельной только будучи завершённой, и христианин своей жизнью пишет — он сам не знает, роман, повесть или рассказ, но знает, что точка в конце последней строки станет началом произведения как ЦЕЛОГО. Книга, сюжет которой только плетётся в своём роде не так хороша, как книга уже написанная. А почему Бог определил жизни Лесли стать рассказом, а жизни Джесса — повестью или романом, — Ему судить. Он — великий сказочник. Он знает, где лучше всего поставить точку. А наша задача — сделаться достойными участниками Его повествования. И... сделать других. То, что наша жизнь не броуновское движение, а Путь — тоже важная часть Благой Вести.

"Лесли увела его в Теравифию и сделала королём. Ведь король лучше всего, выше всего, а Теравифия — как замок, в котором посвящают в рыцари. Там надо побыть и стать сильнее, чтобы двигаться дальше. Да, там, в Теравифии, Лесли освободила его душу, чтобы он увидел сияющий, страшный, прекрасный и хрупкий мир. (Осторожно, бьётся!.. Всё, даже злые звери)".

Но прежний мост в Теравифию оборван. Разлохмаченный канат фантазии не выдержит веса взрослого человека — разве что это совершенно необычный человек. Поэтому Джесс просит у отца Лесли досок и строит мост.

А строитель мостов на латыни — Pontificus. Наверное, в бытность Свою плотником в Назарете Господь наш перебрасывал такие же дощатые мосты через ручейки, сбегающие с гор; но величайшее Его дело — это мост между Небом и Землей, и он имел форму Креста и понёс на себе весь ужас Крестной Смерти. И с тех пор как именно эта смерть примирила Небо и Землю, каждая смерть — это тень смерти Христовой, каждая жизнь — жизнь в отблеске её славы. "Каждый умирает в одиночку", — стоически скажет язычник. "Неправда, каждый умирает вместе с Ним", — ответит христианин.