Женщины и дети держались плотной толпой, несли туши вяленого мяса, скребки, топоры и била, факелы и шкуры.

Мужчины-охотники с луками и копьями в руках вытянулись в две цепочки по сторонам от толпы.

Говорливый ручей, берегом которого они сейчас шли, своим неумолчным плеском заглушал отрывочные голоса, шорох босых ног, писк детей.

— Хорошо ли знаешь дорогу? — спросил вождь у сына со скрытым беспокойством, заметив, что Лан все время оглядывается по сторонам.

— Да, хорошо.

Некоторое время шли в молчании. Большой Орел старался превозмочь усталость, тяжестью растекающуюся по телу.

— Хочу, вождь, чтобы волк-соба пошел с нами.

— Всякий зверь хочет жить в своей стае… Мог бы ты жить среди волков?

— Нет.

— Так и он. Погляди вокруг. Разве зайцы живут среди коз и косуль?

— Но соба наш друг. Он спас меня и Зурра. Он храбрый, как человек, он, как мы…

— Он волк, бегает на четырех ногах. Ты, и я, и всякий другой из племени не похожи на него.

— Да, это так…

И все же Лан горевал при мысли, что соба не живет теперь рядом, не следует за ним, как раньше. Стая волку роднее. Лишь иногда подходит он к нему и Муне, берет из рук кусок мяса, кость, разрешает прикоснуться к себе…

Вождь остановил племя на отдых. Запылали костры. Уставшие, но полные бодрости и возбуждения люди разбились на кучки.

Женщины расспрашивали Муну, вспоминает ли она дорогу, верно ли ведет Лан племя, хороша ли теплая страна предков.

Охотники еще и еще раз просили мальчика рассказать о приметах предстоящего пути. Будут ли подходящие места для охоты. Не труден ли перевал.

Только к Зурру не приставали с расспросами — бесполезно. И без того неразговорчивый, мальчик горевал о расставании с матерью. Самая многочисленная толпа собралась вокруг старой Уруны — женщины и дети. Задорно поблескивая выцветшими глазами, старуха выбивала пальцами на некогда грозном тум-туме призывный веселый ритм. Четкая мелодичная дробь то затихала, уплывая в неведомую даль, то смерчем налетала на слушателей, увлекая их своим бурным движением откровенно и властно.

Смешливая черноволосая Ламуза, шлепнув босой ногой о теплый камень, повела вокруг карими, в искорку глазами и потекла, заструилась в танце. Камень, на котором она танцевала, был невелик, но танцовщице и не нужно было большего. Подчиняясь ритму тум-тума, она гибко раскачивалась, будто грозный столб смерча, уходящий в поднебесье, или кипела и бурлила звонким водопадом.

Муна восторженно глядела на Ламузу и вдруг поплыла вокруг нее нежным цветком, вея по ветру золотистые паутинки своих волос.

Женщины взвизгнули от восторга, а пальцы Уруны еще горячее и призывнее забегали по тугой коже тум-тума. И вот уже несколько молодых женщин пустились в пляс, будто не было тяжелого перехода под знойным солнцем, будто не ждало их трудное восхождение навстречу кипящей и падающей из узких промоин в черных скалах речке, к самым облакам, что сейчас зацепились за далекую седловину в недосягаемой орлиной вышине.

Здесь. Да, здесь предстояло им расстаться. Холодное устье ущелья поглотило уже почти! все племя.

Лан и Муна ждали.

Стая рыжих волков остановилась на пригорке. Похоже, дальше они не пойдут.

Волк-соба несколько раз подбегал к ребятам и снова возвращался к стае. Он метался от людей к собратьям, как бы спрашивая и советуясь, как поступить, с кем остаться.

Наконец приблизился к ребятам. Лан положил перед ним большую кость с лоскутами мяса. Последнее дружеское угощение.

Волк схватил кость, отволок ее в сторону и оставил. Должно быть, он тоже чувствовал близкую разлуку.

Муна опустилась на землю и тихо позвала волка. Роняя слезы, она гладила и ласкала зверя, а он тыкался носом ей в руки, как детеныш, слизывал слезы со щек и рук. Потом, отстранившись, подошел и потерся о ногу Лана. Мальчик ласково и грустно погладил его по спине.

Зурр издали наблюдал, как прощаются ребята с соба, и ему было тяжко, грустно.

— Я привяжу и не отпущу его, — решительно сказала Муна, утерев глаза жесткой ладошкой.

Лан усмехнулся. Зверь уже так велик и силен, что его не удержать кожаной тесемкой, да и сил у Муны не хватит на это.

— Всякий зверь хочет жить в своей стае, — повторил Лан слова отца, показавшиеся ему мудрыми и убедительными. — Он волк, бегает на четырех ногах, а мы, люди, — на двух… Нашего соба теперь не удержать силой.

Тем временем несколько голодных волчат-детенышей с жадностью набросились на кость, оставленную волком.

Неподалеку от стаи, рядом со взрослым волком, волчата чувствовали себя уверенно, да и голод заставлял их забыть об осторожности. Запах людей за последнее время они ощущали каждый день, и люди не внушали им такого страха, как прежде.