Шрифт:
— У них нет соответствующего горючего, — безразличным тоном сообщает пилот. — Для «Ила» необходимо особое, которого здесь нет.
Врет пилот или не врет? Я не разбираюсь в этих делах. В конце концов, разные марки автомобилей требуют разных сортов бензина. Может быть, и у самолетов так?
— Скажите, чтобы подвезли! — приказываю.
— Везут, но на это требуется время.
— Сколько?
В ответ пилот молча пожимает плечами.
Ждем.
Так дальше продолжаться не может. Надо их встряхнуть.
Смотрю на часы и нарочно громко говорю Ру:
— Если хоть один из летчиков перешагнет порог кабины, стреляй в мальчонку. И скажи мне, если кто-нибудь из них попробует говорить по радио.
Вхожу в салон, куда мы пересадили этих двух типов. Подхожу и жестом приказываю поджарому следовать за мной. Второй при этом весь сжимается, вобрав голову в плечи. Герои!
Прохожу к головной двери, приказываю стюардессе открыть. Струя свежего ночного воздуха врывается в самолет.
Поворачиваю этого типа лицом к выходу, подвигаю на край и стреляю ему в затылок. Грохот выстрела гулко разносится окрест.
Опрокинувшись вперед, тело исчезает в ночи.
Запираю дверь. Стюардесса стоит белая, едва держится на ногах. Иду к кабине летчиков, говорю:
— Можете выбросить свои часы: вы теперь будете знать точное время по моим. Каждый час — один пассажир. Пока не взлетим.
— Но ведь все равно нет еще горючего! — на этот раз кричит пилот. Он не может сдержать себя.
— Пусть поторопятся, — говорю, — если не хотят еще покойников. Передайте.
Летчик поворачивается к рации. Ждем.
Летчики молча сидят в своей кабине, стюардессы продолжают неслышно ходить по салону, разнося воду, подавая последние остатки лекарств, кому-то массируют сердце, кому-то делают укол. Некоторым пассажирам стало плохо.
Белинда, не скрываясь и не выпуская из руки пистолет, вколола себе уже третью за эту ночь порцию и теперь борется с разными видениями, плывущими перед ее глазами. Хоть бы не подвела!
Утиный Нос — вот тот не испытывает ни малейшей усталости. Он внимательно следит за пассажирами. Надежный парень.
Ру перекладывает спящего ребенка с одного колена на другое и тяжелый пистолет из одной руки в другую. Пистолет-то тяжелей япончонка. Но ей хоть бы что. Железная!
А я сную по самолету, слежу, чтобы ноги не расслабились, подбадриваю своих, особенно Белинду, поглядываю на часы, периодически напоминаю летчикам, что срок ультиматума истекает и, возможно, следующей жертвой я выберу кого-нибудь из них…
На щеках у меня иссиня-черная щетина, глаза болят, но пистолет я держу твердо — пусть кто попробует шелохнуться!
Но что это?..
Глава IX. НЕ ЛЮДИ, А ЧЕРТИ!
Я, Джон Леруа, бывший агент отдела по борьбе с воздушными террористами, ныне сотрудник отдела по борьбе с контрабандой наркотиков, красавец, атлет, любимец женщин, я многое повидал в жизни.
Я бывал в разных интересных странах и городах. А какие у меня были романы!
И какая есть квартирка, и какой должен быть загородный домик, и какие машины!
И все это я бы отдал, согласился превратиться в того дряхлого америкашку с бельмом, сухой рукой и хромого, что сидит в последнем ряду, лишь бы не пережить то, что я пережил в эту ночь.
Я даже не представлял себе, что один человек может испытать столько страха, волнений и остаться в живых. Надо сходить в медицинский институт и продать им мое сердце после смерти. Пусть заспиртуют и выставят в каком-нибудь музее — самое крепкое сердце за всю историю человечества!
Вы знаете, у нас в отделе работал один парень. Он был сумасшедшим. Не удивляйтесь — у нас в полиции много сумасшедших. Они потому туда и идут. Или такими становятся. Ну какой нормальный человек пойдет работать в полицию, если приходится переживать то, что я пережил в эту ночь?
Я, конечно, тоже рано или поздно стану психопатом.
Есть такая научная теория, что все преступники — люди психически не совсем полноценные, во всяком случае — с отклонениями от нормы. Не знаю. Те, кого я встречал, очень даже нормальные и прекрасно знают, чего хотят. А вот полицейских у нас «с приветом» встречал очень часто.
К чему это я? Ах да, тот парень из нашего отдела. Сначала никто ничего не замечал. А потом он стал очень мрачным, молчаливым, словно застывшим. Как-то, когда мы шли по улице, показал мне на высоченный дом и совершенно спокойно заметил: «Вон с той крыши я брошусь». Другой раз приоткрыл чемоданчик, который нес в руке (а там ничего нет, кроме веревки), и шепчет: «Это я чтобы повеситься, все времени не выберу».