– До света, – поправила Катрона.

Путники один за другим уснули – только Дженна и Скада не спали, лежа бок о бок на Дженнином одеяле.

– Я скучала по тебе, – сказала Скада. – И по этому миру, такому яркому и звучному.

– О чем же ты скучала больше?

– Обо всем поровну, – засмеялась Скада. – Однако тебе сильно досталось.

– Другим пришлось еще тяжелее. И вина за это…

– …лежит не на тебе, милая сестра. Просто кругу пришла пора замкнуться – и то, что ты оказалась пряжкой, не твоя вина, а случайность.

– Джарет назвал меня колесной чекой.

– Нам будет недоставать его звонкого голоса.

Дженна чувствовала то же самое, но не смела сказать это вслух.

– Я…

– Не «я», Дженна, – «мы». Разве тебе так трудно запомнить, что ты не одна? Что мы все разделяем твое бремя?

Дженна вдруг вспомнила слова Альты: «Ты и хочешь, и не хочешь быть Анной». Как легко Альта их произнесла, и как трудно принять их. Она не прочь быть серединой, пряжкой, чекой, но не хочет нести на себе столь непомерную тяжесть. Одно без другого невозможно, но тяжестью можно поделиться. «Не я, а мы». Дженна тронула Скаду за руку. Больше они не говорили, а просто лежали рука об руку, пока сон наконец не сморил их.

– Дженна! Дженна! – звал чей-то далекий голос. Дженна, вздрогнув, проснулась, и уши ее наполнил птичий щебет. Катрона трясла ее за плечо. Дженна села, неохотно расставаясь с успокоительным забытьем, и увидела, что их лошади щиплют траву у торной дороги, а все остальные еще спят.

– Катрона, мне снился очень странный сон. Там был огромный луг… – начала Дженна и умолкла. В волосах Катроны появилась седина, и морщины на лбу умножились.

– Это был не сон, малютка Джен. Луг, роща, зал и очаг – не сон, разве что нам обеим приснилось то же самое.

Дженна медленно поднялась. Если им и приснился одинаковый сон, это не объясняет, отчего Катрона так постарела. Да и у Долга, который только что поднял голову от травы, вся морда седая. А у Джарета на шее появилось зеленое ожерелье.

– Да, это не сон, – согласилась Дженна. – Но если это правда, где мы? И который теперь год?

– Где мы, я знаю. Это дорога к Перекрестку Вилмы. Она не так уж изменилась за тридцать лет, что я здесь не бывала.

– Тридцать лет?

– Я побывала здесь во время своих странствий. Это был мой последний хейм – и мой подвиг.

– Почему подвиг?

– Потому что это так далеко от моего родного хейма, и дорога к нему ведет через знаменитый лес греннов, и это самый первый хейм. Пришлось идти – слишком уж я нахвасталась, что ничего не боюсь.

– А сама боялась?

– Еще бы, – засмеялась Катрона. – Я ведь хоть и хвастунишка была, но не дура. Греннов я, правда, в глаза не видела и не слишком верила, что они существуют, зато тумана и мужчин боялась ужасно. С мужиками мне пришлось-таки сразиться пару раз, и я заявилась в Перекресток Вилмы с подбитым глазом, но невинность свою уберегла. – Катрона хмыкнула, вспомнив об этом.

– И что же?

– Сестры посмеялись надо мной, выкупали в горячей бане и поведали кое-что о женской жизни – моя Мать Альта мне это тоже говорила, да я пропускала мимо ушей. На следующей неделе пришла моя первая кровь, а по дороге домой я повстречала своего первого мужчину. Катри мне так и не простила, что я ее не дождалась.

Дженна покраснела до ушей.

– Конечно же, это дорога к Перекрестку Вилмы. Здесь она опять ныряет в лес. А вот это – Булавки Альты. – Катрона указала на пару длинных, поросших травой дюн, тянущихся почти на милю. – Они одни такие во всех Долинах.

– Тридцать лет, – задумчиво произнесла Дженна. Она расчесала волосы пальцами и заплела, перевязав темной лентой.

– Если не больше, – сказала Катрона.

– Да, но намного ли?

– Кабы знать, дитятко. Я всю ночь ломала над этим голову. – Катрона крепко обняла Дженну. – Что до сна, который мы обе видели, то там, помнится, была и еда. – Катрона открыла седельную суму, служившую ей подушкой. – Так и есть. Вот бы все сны были такими! – Она извлекла наружу две витые булки и кожаную флягу. – Давай подкрепимся, девочка. Не зря же говорили у нас в войске: «Кто первый встал, тот и пенки слизал». – Она отломила кусок булки и подала Дженне. – Помнится мне, ты всегда любила горбушки, еще сызмальства.