Я не был мастером побегов, но в молодые годы мне не раз приходилось проникать в дома после того, как травма ноги прервала мою карьеру кулачного бойца. Поэтому я кое-что знал об отмычках. Я взвесил на ладони устройство, которое вложила мне в руку симпатичная незнакомка, словно его вес мог объяснить, как им пользоваться. Вес ничего мне не объяснил, но я не мог допустить, чтобы усилия дамы оказались напрасны. Правда, я понятия не имел о том, кто она и почему мне помогала, но решил, что лучше все это выяснить на свободе.

Поэтому я сосредоточил свое внимание на замке кандалов. Мои руки были соединены в запястьях, и я не обладал гибкостью, свойственной домушникам, но мне не мешал страх быть пойманным, поэтому вскоре после упорной работы я сумел вставить отмычку в замок. Какое-то время понадобилось, чтобы нащупать пружину, и еще чуть больше времени, чтобы ее отжать, но мне удалось привести в действие спусковой механизм менее чем за четверть часа. Как восхитительно звучало бряцанье металла, как музыкально лязгали цепи и кандалы! Мои руки теперь были свободны. Потерев запястья и насладившись вновь обретенной свободой, я принялся за освобождение ног.

Сделать это было немного сложнее, поскольку работать приходилось под неудобным углом, через пятнадцать минут в комнате наступили сумерки, и мои пальцы, не привыкшие к такой тонкой работе, устали. Но вскоре мне удалось избавиться от кандалов.

Однако радоваться было рано. Я мог теперь свободно двигаться по камере, но не мог из нее выйти. Более того, если бы меня застали без кандалов, я тотчас оказался бы еще в более ужасном положении. Теперь надо было действовать быстро. В сгущающихся сумерках я оглядел камеру. Наступление темноты, естественно, было мне на руку, так как в сумерках поймать меня было сложнее. Однако темнота усиливала мою меланхолию.

Почему все это случилось со мной? Как оказалось, что меня приговорили к виселице за преступление, которого я не совершал? Я сидел, опустив лицо в ладони. Я был готов разрыдаться, но тотчас заклеймил себя позором за малодушие. Я освободился от оков, и я был полон сил. С деланой решимостью я сказал себе, что эта тюрьма недолго будет моим обиталищем.

– Кто это там гремит? – услышал я голос, искаженный толстыми стенами темницы.

– Я новенький, – сказал я.

– Я знаю, что ты новенький. Слышал, как тебя привели. Я спрашиваю, кто ты, а не как давно ты здесь. Мужчина ты или дохлая рыба? Когда мамочка угощала тебя свежим пирогом, тебе не терпелось узнать, с маком пирог или со сливами, а не когда она поставила пирог в печку.

– Меня зовут Уивер, – сказал я.

– И за что они тебя упекли?

– За убийство, к которому я не имею никакого отношения.

– Ну, это неудивительно. Только невиновные оказываются здесь. Не было еще случая, чтобы люди, попавшие сюда, совершали то, в чем их обвиняли. Кроме меня. Я совершил это, говорю как честный человек.

– И за что же вас упекли?

– За то, что я отказывался жить по закону, установленному узурпатором-иностранцем, вот за что. Этот лжекороль, захвативший трон, отнял у меня все, а когда я попытался вернуть отнятое, оказался за решеткой и жду виселицы.

– Что значит, король отнял у вас все? – спросил я по инерции.

– Я служил в армии королевы Анны, но когда немец захватил трон, он решил, что мы слишком консервативны, и распустил нас. Всю свою жизнь я был воякой и не знал другого ремесла, поэтому оказался без средств к существованию. Как еще я мог заработать на жизнь?

– И как?

– Грабя на большой дороге тех, кто был за Ганноверов.

– И вы уверены, что все ваши жертвы были исключительно сторонниками короля Георга?

Он засмеялся:

– Возможно, не всегда, но я могу отличить экипаж вига от экипажа тори. Я пытался заработать на жизнь и честным путем. Но не мог найти работы, улицы кишат умирающими с голоду. Умереть с голоду я не хотел. Одним словом, меня поймали с украденными часами в кармане, и теперь меня повесят.

– Это не тяжкое преступление, – сказал я. – Они могут смягчить приговор.

– Только не мне. Меня схватили в питейном заведении, и констебль слышал, как я произносил тост за настоящего короля.

– Да, это вряд ли можно назвать благоразумным, – заметил я.

– А заведение называлось «Белая роза».

Всем известно, что белая роза – символ якобитов. Глупо было посещать подобное место, но люди, нарушавшие закон, часто были глупцами.

Я знал, что Шевалье пользовался симпатией среди воров и бедняков. Мне часто приходилось бывать в компании людей из низших слоев, которые с удовольствием поднимали бокал за сына свергнутого короля, но подобные тосты обычно не принимались всерьез. Люди, подобные моему собеседнику, потерявшие работу после гонений на тори, часто занимались разбоем на большой дороге или контрабандой и образовывали банды якобитского толка, называя разбой революционной справедливостью.