– Я не знаю, – сказал он дрожащим голосом, давясь слюной и пеной. Вероятно, я выбил ему зубы или повредил язык. – Из-за денег.

– Из-за денег? Вознаграждение?

– Да.

– Билли убил Йейта?

– Нет, это ты его убил.

– Кто такой Джонсон?

Я так много раз задавал этот вопрос, что не надеялся получить ответ, но то, что услышал, меня удивило.

– Я не знаю его настоящего имени, – сказал он.

– Но ты его знаешь?

– Естественно, я его знаю. Его все знают.

– Нет, не все. Расскажи.

– Ну, он, естественно, агент Претендента на трон. Никто не знает его настоящего имени, но все называют его так.

– Кто его так называет? Кто?

– В питейных заведениях. Когда пьют за здоровье настоящего короля, пьют за его здоровье тоже.

– И какое отношение он имеет ко мне?

– Твои дела тебе должны быть лучше известны, чем мне.

С этим трудно было не согласиться.

Внизу послышались шаги и свисток ночного сторожа. Я не мог больше терять времени с этим парнем и поспешил вниз, удостоверившись, что Билли не устроил мне там засаду. Но он предпочел отправиться в более безопасное место. Придется найти иной способ его отыскать. Кроме этого, у меня были другие заботы. К примеру, мне хотелось знать, почему тот, кто нанял Артура Гростона, чтобы предоставить свидетелей на процессе, вознамерился создать впечатление, будто я агент Претендента. Теперь я понимал, что обвинение меня в убийстве Йейта было лишь частью огромного заговора, в результате которого мое имя и мою жизнь предполагалось уничтожить безвозвратно.

Едва избежав смерти и плена, я решил дать себе передышку от приключений, но, вернувшись на Вайн-стрит, обнаружил, что мой день на этом не завершился. Меня ждала записка с ошеломительным известием.

Я не придал особого значения словам жены Гринбилла, но, как оказалось, напрасно. Записка была от Элиаса, получившего сведения от знакомого хирурга. Коронер попросил друга Элиаса осмотреть тело Артура Гростона, которого нашли мертвым. Убийство совершил предположительно Бенджамин Уивер.

В записке Элиас предлагал встретиться за завтраком. Я понял, что он считает ситуацию неотложной, если готов даже на ранний подъем, поэтому я немедля отправился в назначенное время на встречу. Увы, он не был столь же пунктуален, и когда наконец появился, я допивал третью или четвертую чашку кофе.

– Прости, что заставил тебя ждать, – сказал он, – но я вчера лег ужасно поздно.

– И я тоже, – сказал я. – Попал вчера в засаду в довольно неудобное время.

– Да, надо же. Неприятно, должно быть. Послушай… гм… Эванс, странная получается ситуация с этим Гростоном. Как тебе известно, он был убит, и все знают, что ты, то есть Уивер, что-то имел против него.

– Но меньше, чем тот, кто его нанял. И теперь трудно будет узнать, кто именно. Как он был убит? Уж не захлебнулся ли в ночном горшке?

Элиас недоверчиво посмотрел на меня:

– Признаюсь, за всю мою практику хирурга такого вопроса мне еще никто не задавал. Нет, насколько мне известно, он не захлебнулся в дерьме. У тебя есть причины предполагать, что это было так?

Я решил не посвящать его в подробности.

– Тогда как он умер?

– Ну, у меня есть друг, которого часто приглашают коронеры Лондона и Вестминстера осматривать трупы, если есть подозрение на убийство. Когда его позвали осмотреть тело Гростона, он решил сообщить мне, помня о нашей дружбе. Тело было не в лучшем состоянии, поскольку пролежало довольно долго, прежде чем было обнаружено. Тем не менее хирург установил, что Гростона несколько раз ударили по лицу тяжелым предметом, а затем, когда он упал, на всякий случай задушили. Это было довольно жестоко.

– И твой друг решил сообщить тебе об этом только потому, что я упомянул Гростона на процессе?

– Нет, не только. Видишь ли, подле тела нашли записку. Он переписал ее для меня.

Он протянул мне листок, на котором было написано:

Я отдал записку Элиасу.

– Ты должен поблагодарить своего друга, что он исправил так много ошибок в моем письме.

– Бог мой, ты можешь быть серьезным? Все это вовсе не весело.

Я пожал плечами:

– Не думаю, что Гростон мог еще что-нибудь мне сообщить, поэтому, признаюсь, я не слишком огорчен его смертью. Что касается записки, трудно представить, что кто-то поверит, будто я сочинил эту чушь. Тот, кто это написал, должен быть удивительным тупицей.

– Или? – сказал Элиас.

Я заерзал на стуле, когда до меня дошло, что он имел в виду. Записка была слишком глупа, слишком абсурдна, чтобы кого-то убедить.

– Или удивительно умна, как мне кажется. То есть ты считаешь, что ее мог составить как умный тори, так и жестокий виг?