Там же Толстой дает такие определения задач искусства, в которых речь идет о передаче в художественных произведениях и чувств и мыслей. Вот одно из них: «Искусство только потому важно, только потому и занимаются им художественные критики и сами от него получают значение, что искусство открывает людям нечто новое, что искусство учит людей видеть, понимать, чувствовать».

В статье «О том, что есть и что не есть искусство, и о том, когда искусство есть дело важное и когда оно есть дело пустое» (1889) Толстой предлагает считать произведением настоящего искусства только такое, которое «передает людям нечто новое, добытое напряжением чувства и мысли художника…».

Нераздельной слитностью эмоционального и интеллектуального начал характеризуется и творческий процесс у самого Толстого. Говоря о своей работе над романами «Война и мир» и «Анна Каренина», писатель подчеркивал, что в первом он любил «мысль народную», а во втором — «мысль семейную» [195] . В одном из писем об «Анне Карениной» Толстой заметил, что при создании этого романа им «руководила потребность собрания мыслей, сцепленных между собою, для выражения себя…» (62, 269).

И наивно было бы предполагать, что «художник мысли», как называл Толстого Тургенев, может свести роль искусства к передаче одних только чувств. Но как возникла та неполнота в определении искусства, с которой мы встречаемся в эстетическом трактате Толстого? Работая над ним много лет, писатель долго бился над тем, как разделить сферы искусства и науки. «Много думал и думаю об искусстве (и науке), — писал он В. Г. Черткову в 1893 году. — (Это трудно, но должно разделить)…» (87, 200). Он пытался это сделать в статьях «Наука и искусство», «О науке и искусстве», но не смог, и статьи эти остались незаконченными.

В трактате «Что такое искусство?» он снова вернулся к этой проблеме. «Заключение» трактата в значительной своей части посвящено вопросу о том, как соотносятся искусство и наука. Здесь упор сделан не на их разделении, а, напротив, на их тесном сближении. «Наука и искусство, — пишет Толстой, — так же тесно связаны между собой, как легкие и сердце, так что если один орган извращен, то и другой не может правильно действовать». Делом науки он считает отыскание важных истин и внедрение их в сознание людей. «Искусство же, — с точки зрения Толстого, — переводит эти истины из области знания в область чувства». Здесь он снова приблизился к определению искусства как художественного выражения мысли. Однако в «формулу» искусства, которая дана в пятой главе эстетического трактата Толстого, это определение не вошло.

Необходимо иметь в виду, что толстовское понимание природы и назначения искусства раскрывается не только в его суждениях о нем, но и в критике многих «ученых» его трактовок. Искусство, говорит писатель, «не есть… проявление какой-то таинственной идеи, красоты, бога… не есть… игра, в которой человек выпускает избыток накопившейся энергии; не есть проявление эмоций внешними знаками, не есть производство приятных предметов…».

В этот перечень отвергаемых им определений искусства Толстой включает еще много других. Он говорит о них, критикуя большое число различных трактовок прекрасного как предмета искусства. Все они, по его мнению, далеки от верного представления о сущности искусства, от должного понимания его целей и задач, а также роли в жизни людей. В одном из вариантов заключения к трактату Толстой писал: «…искусство есть очень определенный и необходимый в каждое данное историческое время орган жизни человечества, переводящий разумное сознание людей в чувство и потом в дело и жизнь… Могущество искусства огромно» (30, 425).

В этом определении содержится едва ли не самое важное из всего сказанного Толстым об искусстве: оно есть орган жизни человечества (разрядка моя. — К. Л.).

В трактате эта формула приобрела развернутый вид. «Для того, чтобы точно определить искусство, — говорит здесь Толстой, — надо прежде всего перестать смотреть на него как на средство наслаждения, а рассматривать искусство как одно из условий человеческой жизни. Рассматривая же так искусство, мы не можем не увидеть, что искусство есть одно из средств общения людей между собой» (разрядка моя. — К. Л.).

Поскольку общение людей протекает в реальном времени и пространстве, Толстой решал коренной вопрос эстетики об отношении искусства к действительности как убежденный художник-реалист. Жизнь он считал выше, богаче, содержательнее искусства, и, чтобы последнее не «заносилось», он иногда называл его не зеркалом, а «зеркальцем», отражающим жизнь.

Утверждая, что «жизнь есть основа всего», Толстой был убежден в том, что она «была, есть и будет» (54, 128). При этом он имел в виду жизнь земную, посюстороннюю, доступную нашим ощущениям и чувствам.

Когда единомышленники писателя спрашивали, что, по его мнению, представляет собой «жизнь» человека после того, как заканчивается его земной путь, Толстой отвечал: «…ни последующей, ни предшествующей (жизни) — нет, а есть только представление о ней; а настоящая — есть и только одна она и важна и свята» (63, 383).

Писатель резко критиковал церковное ученье, согласно которому «жизнь, какая есть здесь, на земле, со всеми ее радостями, красотами, со всею борьбой разума против тьмы, — жизнь всех людей, живших до меня, вся моя жизнь с моей внутренней борьбой и победами разума есть жизнь не истинная, а жизнь павшая, безнадежно испорченная; жизнь же истинная, безгрешная — в вере, то есть в воображении, то есть в сумасшествия» (23, 376).