Эллери поймал себя на мысли, что Говарду и Салли не стоило бы сейчас подниматься на последний этаж.

— Помните, я недавно защищал моего брата, — Дидрих скорчил гримасу, — и говорил, что он несчастен. Но забыл добавить, что сострадание нуждается в хорошей компании. Кстати, вам удалось что-нибудь выяснить об этой краже двадцати пяти тысяч долларов?

Эллери чуть не спрыгнул со стула.

— Нет… почему же, мистер Ван Хорн, ведь прошли всего сутки.

Ван Хорн кивнул. Он обошел вокруг стола, сел и начал перебирать бумаги.

— Лаура сказала мне, что днем вас не было дома. И я решил…

«Черт бы побрал Лауру», — мысленно выругался мистер Квин.

— Что же, да, но…

— Такой простой случай, — осторожно проговорил Дидрих. — Я имею в виду, что для вас это — детские игрушки…

— Иногда простейшие случаи оказываются самыми трудными, — откликнулся Эллери.

— Мистер Квин, — медленно произнес Дидрих, — вам известно, кто взял деньги.

Эллери заморгал. Он был очень недоволен собой, Ван Хорном, Салли, Говардом, Райтсвиллом, но в первую очередь собой. Ну, отчего он не понял, что со столь проницательным человеком нельзя обходиться как с простачком или дикарем из племени мумбо-юмбо. Очевидно, всему виной его злосчастное квиновское самомнение.

Эллери быстро принял решение. И ничего не ответил.

— Вам известно, но вы мне не скажете.

Дидрих раскачивался в кресле у стола, не глядя на Эллери; он словно отключился, утратив интерес к разговору. Но его плечо нервно подергивалось, обнаруживая внутреннее напряжение.

Эллери по-прежнему молчал.

— Должно быть, на это есть серьезная причина. — Ван Хорн вдруг легко вскочил с кресла, и его крупное тело тут же обрело равновесие, минуту он стоял так, заложив руки за спину и всматриваясь во тьму. — Очень серьезная причина, — повторил он.

Эллери не сдвинулся с места.

И вдруг мощные плечи Дидриха ссутулились, а руки затряслись в судорогах. Это было похоже на предсмертную агонию. Если бы сейчас Ван Хорн умер, то вскрытие показало бы, что смерть наступила от сомнений. Он ничего не знает и подозревает все, что угодно. Все, кроме правды. Для такого человека, как Дидрих Ван Хорн, это равнозначно смерти.

Потом он повернулся и Эллери увидел: если в нем что-то и умерло, то Дидрих, как анатом, уже проанализировал отмершие ткани и отбросил их.

— Я не дожил бы до моих лет, — заявил он с мрачной усмешкой, — если бы не научился держать удар. Вы знаете, но мне не скажете, мистер Квин, ну и довольно. Оставим этот разговор.

Эллери смог ответить ему лишь одним словом:

— Спасибо.

Они еще несколько минут побеседовали о Райтсвилле, но их диалог не клеился. При первой же возможности Эллери встал, и они пожелали друг другу спокойной ночи.

Однако у двери Эллери внезапно остановился:

— Мистер Ван Хорн!

Дидрих удивленно взглянул на него.

— Чуть было снова не забыл. Не объясните ли вы мне, — обратился к нему Эллери, — кто эта очень старая женщина, которую я видел в саду и на лестнице, когда она поднималась в темную спальню.

— Вы подразумеваете…

— Но только не говорите мне, будто вы о ней никогда не слышали, — твердым голосом предупредил его Эллери. — Ночью я уже пережил этот ужас и не хочу его повторения.

— Милый мой, как печально, что никто не сказал вам об этом!

— Нет, и я чуть с ума не сошел.

Дидрих расхохотался. Он долго смеялся и наконец вытер глаза, потрепал Эллери по руке и предложил ему:

— Останьтесь, мы посидим еще немного и выпьем бренди. Это моя мать.

Как выяснилось, никакой тайны здесь не было. Христина Ван Хорн приближалась к своему столетнему юбилею, или, вернее, столетний юбилей приближался к ней, поскольку она не имела представления о времени и осознавала себя такой, какой была сорок лет назад. А последние сорок лет это оторванное от жизни древнее существо блуждало по бесплодным пустыням своего рассудка.

— Полагаю, что никто не упоминал о ней по очень простой причине, — признался Дидрих, когда они выпили бренди. — Она не живет с нами в обычном смысле этого слова, а существует в другом мире, мире моего отца. После его смерти мама стала странно себя вести, а мы с Уолфертом тогда были еще мальчишками. Нет, она нами не занималась, скорее, мы с каждым годом все больше и больше заботились о ней. Она родилась в очень строгой и набожной кальвинистской голландской семье, а когда вышла замуж за отца, то угодила просто в адский огонь, а после смерти отца приняла его в себя… — Дидрих осекся, — это неистовое благочестие своего рода дань его памяти. А что касается здоровья… О! Мама в этом смысле великолепный образец, врачи восхищаются ее жизнестойкостью. Она ведет абсолютно независимую жизнь. Не желает с нами смешиваться, не желает даже есть с нами за одним столом. Половину суток она не зажигает свет, и это ее не беспокоит. Она знает Библию почти наизусть.

Дидрих изумился, услышав, что Эллери видел его мать в саду.

— Она целыми месяцами не выходит из комнаты. И отлично может себя обслуживать. Да что там, она настаивает, чтобы ей никто не помогал, и это, по-моему, комично. Она ненавидит Лауру и Эйлин, — Дидрих хмыкнул, — и не пускает их к себе в комнату. Они оставляют у ее двери поднос с едой, свежее белье и так далее. Вам надо побывать в этой комнате и посмотреть самому, мистер Квин. Она содержит ее прямо-таки в стерильной чистоте. Вы смогли бы там есть на полу.