Обступив ее, вчерашние товарки по работе желают ей счастливого пути.

Она взяла Сережу на руки.

— Попрощаемся, сыночек, и пойдем, — сказала она. — Нам скоро на поезд!

…Вокзал в Керчи скромненький, одноэтажный.

Отец Веры Павловны стоит возле вагона. На нем старый морской китель, почти бурый от солнца. Седоватые усы коротко подстрижены. Он смотрит вверх, в открытое вагонное окно: там — уезжающие дочь и внук. Когда они увидятся теперь? Кто знает…

Он бодрится, хочет выглядеть вовсе не расстроенным. Улыбается — впрочем, не совсем естественно. Все дело в зяте: если пожелал бы, можно бы и в Керчи для него службу приискать. Зачем же им ехать на рудники?

Не перечислить, сколько раз Павел Федорович уже провожал свою Верусю с этого вокзала — в те годы, что она училась в Москве. Тогда мечтали оба: вот кончится ее ученье, как славно они заживут! Казалось, люди общих интересов, они будут вместе ходить на раскопки боспорских городов, вместе обсуждать все найденное при раскопках, вместе думать о тайнах истории.

Так тебе и надо, неисправимый оптимист! Не забывай, что есть закон природы: молодое — к молодому…

На язык просится шутливо-ласковое, заветное словцо, из тех, что Павел Федорович говорил еще Верусе-школьнице. Но едва словцо такое вспомнилось, оно сразу потянуло за собой ощущение жалости к себе. И Павел Федорович, вздохнув, покашлял и сказал:

— В штиль, говорят, опять в море статую видели. Рыбаки… Врут, наверно. Будто на трех саженях глубины, у Змеиного мыса.

— Ты пиши почаще, — говорит Вера Павловна из окна.

Поезд трогается, сперва очень медленно.

Павел Федорович идет рядом с поездом. Снял фуражку, смотрит невеселыми глазами то на внука, то на дочь. Машет им.

В этот миг Вера Павловна почувствовала себя ужасно виноватой. Опять останется отец: днем — в конторе или в порту у рыбацких судов, а вечером в безлюдной тишине приготовит себе ужин, усядется за книги, либо пойдет вдоль берега в одинокую прогулку…

— Сережа, помахай дедушке рукой, — спохватилась она. — До свиданья, дедушка! До свиданья, милый!

Еще полминуты — и дедушки не видно.

Поезд набирает ход. Мимо пробегают домики керченских окраин; позади — скрывшееся за холмами море. Потом домики становятся все реже, и виднеются только голые холмы. Стучат колеса поезда.

Керчь и отец в ней уже кажутся далекими-далекими. Они — это сладкий и печальный след в душе.

— Пойдем, Сережа: ветер у окна, — сказала Вера Павловна. С сыном на руках она повернулась и ушла из коридора в купе.

На следующий день за окнами вагона уже тянулся пейзаж Донецкого бассейна: облака дыма над степью, индустриальные постройки, темно-серые пирамиды террикоников у шахт. На путях — без конца платформы, груженные каменным углем.

Одев сына в нарядную фуфаечку, Вера Павловна заспешила, принялась укладывать разбросанные тут и там Сережины игрушки. Соседи по купе, наблюдавшие с симпатией за молодой женщиной и ее ребенком, взялись помочь ей вынести вещи. Вещей оказалось порядочно: два тяжелых чемодана и громоздкий мягкий сверток.

Наконец поезд остановился. Вещи уже на перроне. Поблагодарив соседей, Вера Павловна напряженно смотрит по сторонам. Где же Петя?

Но вот он кинулся к ним из толпы.

— Папа! — закричал Сережа тоненьким голосом.

А папа подхватил его и поднял, целует в щеку, обнимает маму, в то же время говорит без умолку, улыбается — загорелый, белозубый, быстрый. Глаза смеются радостно, блестят.

Потом поехали на грузовой машине: Сережа с мамой в кабине около шофера.

Когда шофер остановился у невысокого каменного здания, Шаповалов спрыгнул с кузова машины, взбежал на крыльцо и распахнул перед женой и сыном дверь:

— Ну, Веруська, заходи. Посмотришь!

Впервые в жизни у него своя, отдельная квартира. Он иронизирует немного над собой, но вместе с тем это ему приятно. И это для него сейчас не просто одна комната, другая комната и кухня, а нечто, полное значения: квартира, где будет жить его семья!

Комнаты большие. В квартире пусто, хоть шаром покати. Всей мебели: три грубых табуретки да хороший новый книжный шкаф. Часть шкафа уже заставлена книгами. Половина книг — прежние, Вере Павловне знакомые еще по студенческому общежитию.

Шаповалов не без юмора показал на шкаф — свою покупку:

— Я рассудил так: сначала надо самое необходимое. А необъятное объять не мог. Ругать не будешь?

Они оба, смеясь, смотрят друг на друга. Такие именно они друг другу и нужны.

И Сереже нравится простор. Он бегает от стены к стене, изображая паровоз. Кричит и надувает щеки.

Принялись устраиваться.

Шаповалов втащил чемоданы и сверток, потом отправился куда-то на машине, привез много пустых, крепко сколоченных ящиков.