Шрифт:
Капитолина Андреевна с жалостью смотрит на бородатого племянника. В выцветших ее глазах блеснули слезы.
Нет, добро бы жил с понятием о подвиге и чести!.. Ведь ни отец, ни дед… Ах ты, боже мой!
— Наследство, — спросила она, — поди, все размотал?
Лисицын, опустив руку в карманы сюртука, ответил:
— Водки я не пью, в карты не играю…
— Смотри! Размотаешь деньги — по миру пойдешь. На меня, голубчик, не рассчитывай!
У него от улыбки даже веки сжались в щелочки. Он достал из кармана два круглых прозрачных флакона с какими-то белыми не то порошками, не то зернышками, поставил их перед теткой и сказал:
— Вот!
Та откинулась на спинку кресла:
— Что это?
— Товар, тетя Капочка. Образцы. Здесь — сахар, здесь — крахмал. Торговать думаю.
Капитолина Андреевна не заметила шутки, всплеснула руками и закричала:
— Да ты совсем, что ли, рехнулся? Никогда Лисицыны лавочниками не бывали. Срам какой!
«Ну, — подумала, — это чересчур…»
Лисицын, глядя в потолок, солидно гладил бороду:
— Зачем же лавочниками? Я, может, крупное дело открою.
— Тебя обманут ведь! — стонала тетка. — Миленький, не позорься. Хоть память отца пожалей!
А племянник озорным басом тянул:
— Будут меня величать: «Ваше степенство… пер-рвой гильдии…»
— Ах, несчастье… Гильдии… Что выдумал…
В ее руке появился смятый батистовый платок. Она беспомощно, по-детски искривила губы. Тогда Лисицын подвинулся к тетке и сказал, заглядывая ей в лицо:
— Я шучу, шучу! Помилуйте, какой я купец. Не стану я торговать. Это я сам сделал.
Капитолина Андреевна опустила на колени руку с платком, насторожилась. О науке она имела очень смутное представление. А торговля казалась ей отвратительным занятием, недостойным того, кто мог бы носить офицерский мундир.
— Что сделал?
— Да вот сахар и крахмал.
Она улыбнулась сквозь слезы:
— Ну тебя, баловник. Кухмистер какой!
— Сделал, — Лисицын снова оживился, — ей богу, сделал! Каждый день только и занят этим.
— Купить, что ли, не можешь?
— Я не для себя.
— Так неужели… — рука с платком приподнялась и вздрогнула, — значит, на продажу?
Лисицын резко замотал головой.
Скрипнула дверь, вошла Варвара. Она была в белоснежном, не надеванном еще переднике, с кружевной наколкой на седых волосах — принарядилась по случаю гостя.
— Барыня, кушать подано, — сказала она нараспев. Шагнула вперед, добавила скороговоркой: — Владимир-то Михайлович… не узнать прямо. Тьфу, чтобы не сглазить… Такие незаметно выросли!
Тетка, косясь на племянника, опасливым жестом показала на флаконы:
— Но на что они тебе понадобились?
А Лисицын сидел и молчал, словно вдруг перестал слышать. Глаза его уже озабочены и стали строгими; он взял один из флаконов, посмотрел сквозь него на свет. Пошевеливая бровями, разглядывал крупинки в нем. Флакон медленно поворачивался в его руке, и кристаллики-крупинки перекатывались, отсвечивая тусклой, матовой белизной.
Глава II. Снеговые вершины
1
Полковник Лисицын просил о зачислении своего сына Владимира в кадетский корпус. Стояла осень, учебные занятия шли уже вторую неделю. Генерал-лейтенант Суховейко написал красными чернилами: «Принять без экзамена на казенный кошт».
После солнца, после ярко освещенных желтых листьев, шуршавших под ногами, в старинном здании казалось совсем темно. Дежурный офицер-воспитатель посмотрел на опоздавшего, потрогал его длинные рыжие волосы, вызвал солдата-дядьку и велел, чтобы мальчика тотчас остригли и одели по форме.
Коридоры были гулкие, мрачные. Солдат угрюмо шагал впереди. От парикмахера пахло махоркой, ножницы острым концом поцарапали голову. Вовка надел черные брюки навыпуск, рубаху сурового полотна с белыми суконными погонами, ремень. Теперь он стал настоящим военным человеком!
— Кадет Лисицын! — окликнул воспитатель.
«Кого зовут?» — подумал Вовка. И тут же вздрогнул: ведь это он теперь кадет Лисицын.
— Иди, Лисицын, на плац… Эй, кто там, покажи ему дорогу!
Был час послеобеденной прогулки. Новичка-кадета привели во двор, где бегали, кричали, гонялись друг за другом сотни три-четыре мальчиков в одинаковых светлых рубашках с погонами.
Никогда в жизни он не видел такого сборища; теперь испуганно остановился.
«Сколько их! Какие большие!»
Новичка заметили, и толпа хлынула к нему. Вовкино сердце екнуло. Точно в вихре, замелькали вдруг разные лица, глаза, руки. Вот он уже в тесном кольце: смеются, смотрят на него со всех сторон.
— Рыжий! — удивился кто-то.
— Нос, смотри, на двоих рос… Уши! Посмотрите, уши!
Вовка пятился и жалко хлопал ресницами. Подумал: «Неправда! И про нос, про уши все неправда!» А на него показывали пальцами и хохотали — кто визгливым голосом, кто басом.