Запомнили Бертольда?

Почти всех генералов видел издали Крюгель, но на такую мелкую сошку, как юрист Бертольд Штауффенберг, не разменивался.

– Запомнил, – сказал он и помассировал горло. – Только не понимаю, зачем мне его запоминать, господин полковник?

– Не юлите, ефрейтор Крюгель! Вам, русскому шпиону, всех тех, кого я покажу, надо держать в голове!.. Дальше. Этот, с протезом вместо правой руки, высокий полковник – младший брат Бертольда, граф Клаус

Шенк фон Штауффенберг, начальник штаба армии резерва. Тоже, естественно, родственник Мольтке и Гнейзенау. И мой друг, подчеркиваю.

– Впервые вижу. Но запомню.

– Запоминайте. Следующий – полковник Ханзен, примерный семьянин, как, впрочем, и полковник Штауффенберг. Кроме того, он – и это очень важно – начальник абвера… Это он сменил адмирала Канариса, которого заподозрили в измене.

– Так, – сказал Крюгель, друживший с шофером адмирала. – Слушаю внимательно и запоминаю.

Далее последовали – полковник Цезарь Хофакер, кузен графа Клауса; полковник Генерального штаба Альбрехт Риттер Мерц фон Квирнгейм, из генеральской семьи, начальник штаба общевойскового управления сухопутных войск; Фриц-Дитлоф Шуленберг, в прошлом заместитель полицай-президента Берлина; Адам фон Тротт цу Зольц, сын министра культуры Пруссии и дочери генерала фон Швейница, прусского посла в

Вене и Санкт-Петербурге, советник МИДа, с 1939 года тесно связан с американской разведкой; Петер Йорк фон Вартенбург, экономический советник, праправнук генерала Ханса Людвига фон Вартенбурга, героя наполеоновских войн.

Ни одной женщины, музыки не слышно, застолье исключено – такого не мог не отметить ефрейтор Крюгель. Никак совещание?

– Вы правы. Очень важное совещание. На какие темы беседовали – сказать?

– Вам лучше знать, господин полковник, о границах моей осведомленности. Одно могу сказать: именитые люди собрались у графа, почтенные.

– Посвящаю в тайну: они обсуждали детали убийства фюрера, – безмятежно сказал Ростов и тут же пресек попытку Крюгеля выскочить из машины. – Поздно, ефрейтор. Теперь каждая минута приближает вас к ответственности за недонесение о готовящемся государственном перевороте, то есть вы, зная о предстоящем 20 июля убийстве фюрера германской нации, не обратились немедленно в гестапо.

Крюгель дважды пилоткой стирал пот с лица. Братья Штауффенберги простились с гостями, те разъехались.

– Я вам благодарен, господин полковник. Теперь мы сообщники.

Неспроста ко мне вы стали обращаться на “вы”. Вы всех перечислили?

– Как бы не так… За пределами этого дома проводят такие же совещания весьма уважаемые люди…

И Ростов стал людей этих перечислять. На одной фамилии Крюгель ойкнул:

– Мне не послышалось?.. Герделер?

– Он самый. Метит в президенты будущей Германии. В прошлом же…

– Да знаю, знаю! Обер-бургомистр Лейпцига, как же, как же…

Согласился с решением Союза учителей, когда они вытурили меня.

Свинская скотина!

– Остальных вы увидите позднее, на Бендлерштрассе, да вы их в лицо знаете, кроме одного, обер-лейтенанта Хефтена.

– Чем же знаменит этот обер-лейтенант?

– Адъютант графа Клауса Шенка фон Штауффенберга.

– Всего лишь?

– Внук генерал-фельдмаршала Браухича.

– Тогда все ясно. Такой родней Гитлер похвалиться не может. Как мне кажется, почтенные гости и хозяева занимались исправлением допущенных ранее ошибок. Или пересдавали проваленные экзамены.

– Экзамены предстоят им скоро. В другом месте, вам знакомом.

“Майбах” покатил на север, к Шпрее. В реке отражались Х-образные лучи прожекторов. На Ульменштрассе Ростов приказал ехать медленнее.

Стемнело. В ста метрах от “майбаха”, среди развалин на

Бендлерштрассе – еще не разбомбленное здание штаба армии резерва, средоточие нитей, ведущих в округа и армии как Запада, так и

Востока, сирена, которая оповестит командиров всех резервных корпусов Германии о наступлении момента, когда ими станут командовать Фромм и Штауффенберг. Как бы крадучись, подъезжал

“майбах” к зловещему дому, одним видом своим внушавшему тоску, раздражение, ибо когда-то им могущественно владел рейхсвер, потерпевший жестокое поражение; диким, безлюдным утесом высился дом посреди мертво уснувших окрестностей. Двадцати метров не доехав,

“майбах” замер; мотор, изготовленный умелыми, работящими руками немецких тружеников, заглох сам собой, то ли убоявшись чего-то, то ли перед решающим броском в неизвестность, в судьбу, предреченную зигзагами событий, выпавших на долю уроженки Рязанской губернии, по чьей-то протекции или милости попавшей сестрой милосердия на госпитальное судно “Орел”, и вдруг птицей, почуявшей родной берег, полетела рязанка беременеть от немца, который вытащил ее из японского плена, перевез в свою Юго-Восточную Африку, где она и умерла, – так, во всяком случае, уверял Ростова человек, заговоривший с ним по дороге в Мурмелон, и знала ли девушка, с баулом поднимавшаяся по трапу “Орла” то ли в Кронштадте, то ли еще где, – догадывалась ли, что ее безумный полет к Мадагаскару был всего лишь прологом, преддверием этого вот мига, когда сын ее в двадцати метрах от штаба резервной армии ожидает в нерешительности ответа на вопрос: “А что дальше?”, а дальше – допустить или не допустить убийства Адольфа Гитлера. Уже все или почти все известно о заговоре, уже знаемо, кто из генералов провозгласит себя спасителем нации, но не прощупанные еще детали тянут его в этот дом № 11-13, а тревога за Германию, и какое бы напыщенное словоблудие ни скрывалось в слове “Германия”, ощущение от него пронизывает душу и зовет: вперед! вперед!