Перед сном старая женщина дольше обычного молилась. Во тьме, под низкой крышею, перед божницей, молитвы были все те же: "Богородице

Дево, радуйся, благодатная Мария, Господь с Тобой…", но слова привычные нынче от самого сердца шли; и порою чудилось: размыкается тьма и видится Богоматерь, склоненная над Младенцем. Такого вроде не было раньше.

Хорошо помолилась, и стало спокойней.

Проснулся, а может быть, во сне залепетал маленький правнук,

Андрюша. Старая женщина, склонившись над мальчиком, прошептала:

"Спи, моя сына, спи…" Но мальчик не успокаивался. Пришлось взять его на руки, побаюкать: "Один – серый, другой – белый, а третий – подласый…" Услышал Илья тихие слова колыбельной и вспомнил, что этой песней когда-то, давным-давно, бабушка Настя и его баюкала: "Один – серый, другой – белый…"

Малый Андрюшка смолк. Услышал родной голос, прижался к живому человеку, почуял тепло и защиту, почмокал губенками и заснул.

Старая женщина стояла посреди темной кухни, слушая легкое дыхание малыша, и вдруг ясно поняла: "Надо решиться".

Под этой же крышей, на непривычном ложе, в духоте, не мог уснуть и гость городской, Илья. Он слышал молитву бабушки, потом лепет малого племянника, спросил:

– Может, его покачать? Давай я посижу, а ты ложись.

– Он заснул, – ответила старая женщина, укладывая малыша. – Теперь до зари будет спать. Он – спокойный.

Но, уложив правнука, ложиться она не стала, а подошла и села возле внука, в ногах его, и сказала мягко и ласково:

– Моя сына, не возьми в обиду, но тебе лучше уехать. Пирожков напеку, отзавтракаешь – и поезжай с Богом. Своим отвези привет, спасибо за подарки, но нам лучше пока не знаться. Боимся мы, моя сына. Как пошли эти поголоски: миллионщики, богатеи. На чужой язык аркан не накинешь. Волочат и волочат молву. Ты вот ныне приехал, спасибо тебе. Но такая богатая машина, враз углядели. Охрана при тебе. Но она – до поры, сам знаешь. А нам тем более. Какая у нас оборона? Живем, как волки, посеред степи. Случись беда, круг меня – детва малая. Об ней сердце болит. Кто поможет, до кого дошумишься?

Время ныне какое: с ума люди сходят, за копейку на все пойдут. У нас на Скитах намедни сказнили бабку. До смерти истерзали.

– На Скитах?.. На каких Скитах? – еще не веря, спросил Илья и замер.

– На хуторе. Скиты называется хутор. Это – по-старому. В старые времена там монахи в пещерах спасались. Жила на Скитах бабка вроде меня. Да она помоложе. Сынок у нее – в городе, при деле, богатенький. Поставил ей дом, большой, кирпичный, прямо дворец. Да разве это спасенье? Налетели, терзали бабку, чего-то искали: деньги ли, золото… Полы поднимали, стены били. Погубили старого человека.

Такая страсть… Ты пойми, моя сына, за себя не боюсь. Ребятишки… – вздохнула она. – Об них забота. Ничего нам не надо, спаси Господь, ни богатства, ни больших денег. Жили своими руками – и проживем.

Работать привычные. Огород, скотина, птица. Клава к зиме, может, почтальоншей устроится. Ей обещали.

И Колю вроде тоже обещают взять, по столбам по этим, по связи… Кусок хлеба есть. Картошка-моркошка своя, корова… Нам лишнего не надо.

Лишь покоя у Господа просим. Для всех. И для тебя, моя сына. Обиду не держи. У вас – своя жизнь. Дай вам Бог… Живите. Детушков заводите. Пора. Тебе Андрюшка по сердцу, я вижу. Это просит душа. И

Алеше давно пора семью завесть. Это – радость, моя сына. Все у вас есть: крыша над головой, сладкий кусок, одетый-обутый, живи да радуйся белому свету. Чего вам еще не хватает?

– Ума… – тихо ответил Илья.

– Може, и так, моя сына. Не знаю. У вас своя жизнь, у нас – своя.
–

Она говорила тихо, спокойно, все более утверждаясь в своей правоте.

– Мужики наши, слава богу, к бутылке не прикладаются, рабочие… И

Коля, и Вася. Приезжают, сразу – в дела. Сена много. Соломы запасли.

Просяной – целый прикладок. Скотина ее так хорошо ест, лучше сена.

Осенью тыквей навезут, арбузов. Подсолнушка заработают, это – для масла. Шиповнику много собирают, шиповник – в цене. Рыбу ловят по осени, раков приловчились ловить. Хорошо раков берут. Оттель да отсель – так и сбивают копейку. Думают в станице домик купить. Там легче прожить. Там – дорога, асфальт. Там для ребят – школа. Учиться будут с приглядом. Иначе ныне нельзя. Сколь молодых погубилось.

Может, и даст Бог, купят домишко. Пусть плохонький. Хороший теперь не укупишь. Подлатают, подделают. Они – рукастые. Будут жить. А я уж здесь… Поместье не кинешь. Будем жить помаленьку. Лишь бы дали покою. Не трогали нас. Мы проживем… Ребятишек поднять. – Она говорила, рассказывала. Ей так хотелось родным помочь. Оттого и просила Господа. Не для себя. Она устала, но напоследок хотела помочь своим в трудную пору. И лишь потом уйти на долгий отдых, к родным, которые ждут ее и никак не дождутся. Родный папушка… Мама…

Бабаня… Миша… Малая сеструшка Вера… Сегодня их вспомнила за столом, за разговором. Но это – лишь капля из долгого века, в котором еще и война была, снова голод и холод, и снова боль.

– Мы проживем. Лишь бы не война. И нехай нас не трогают. У нас своя жизнь.

Она говорила, городской внук слушал ее, но и другое из ума не выходило.

Хутор Скиты… Это было так неожиданно, больно. Будто бы стало все забываться: заточение, страх, словно уходило глубже и глубже, почти не чуялось. И вдруг объявилось. Явственно, словно рядом, из темного угла, кто-то шептал: "Есть у меня мама… Съезди на хутор Скиты. Скажи ей. Пусть думает, что я – живой. Хутор Скиты, на Дону, там ее все укажут. Дом ей построил… Пусть живет долго".