(несмотря на клеенчатый занавес), подходит народ. Занавес бьется, хлещет, завивается, словно не весит несколько пудов. За ним слышится стук: трутся друг о друга ледяные осколки в Неве.

На щитах, положенных на козлы в конце эллинга, городской голова, директор, другие тузы. Толпа – на трехъярусной эстакаде вдоль стены.

На наклонных спусковых полозьях – она, наша красавица! Я отвожу взгляд – глаза слезятся – в сторону и наверх. О – надо же – на самом верху стеклянной стены, на жуткой высоте под самой крышей, висят, как пауки, два мойщика с швабрами. Не успели кончить к приезду начальства? Или специально зависли? Отличный вид!

Невнятные речи, относимые ветром. Потом "голова" берет привязанную фалом бутылку, бросает. Тихий хлопок. Потекло! Оркестр дует марш.

Ураганный ветер, залетая, держит занавес почти горизонтально, ломает звук. И вот – тишина. Лучший газорезчик с медлительностью церемониймейстера (или палача?) подходит к задержнику – железному пруту, удерживающему лодку за самый кончик. Это палач опытный: он щегольски режет задержник не насквозь, оставляет струнку, которую лодка, если она хочет в море, должна порвать сама. Или?.. Затяжная пауза. Все перекрыли дыхание. Порвала! Хорошая примета! Радостный рев. Лодка скользит все быстрей. И – срывается в воду. Стук ледышек о корпус, как зубилом по голове!

Только что звонили в гидрометеослужбу… Минус сорок пять!

Я зажмуриваюсь. Мы уже ориентировочно прикинули, что в легком корпусе сломается, как латать… Я открываю глаза… Работяги успели уже забраться в лодку и все осмотреть и сейчас уже радостно пляшут на палубе, поднимая пальцы: все о'кей! Кругом объятия, вопли. Я поднимаю глаза, удерживая слезы – два "паука" под крышей радостно трясут швабрами.

Новый взрыв ликования – кто-то из работяг, специально, конечно же, ради восторга, сверзился с лодки в воду и теперь, поднимая то одну, то другую руку, плавает среди льдин.

Во все отделы уже втаскивают тяжелые брякающие ящики с бутылками, и все возвращаются в комнаты, потирая после холода руки.

– Ну… с заказом!

Лодки у нас, чтобы никто не догадался, называются "заказом". Ночью буксир тащил лодку, замаскированную плотниками под плавучий сарай, в

Ладогу. А мы праздновали ее рождение до утра и так, на рабочих местах, и засыпали. Некоторые, конечно, добирались домой, но мне с группой коллег все равно предстояло плыть на лодке, так что для ближних мы были уже в командировке.

Ранним утром подходил катер, мы, слегка еще покачиваясь от усталости, садились в него. Вода начинала сверкать, и из измученных глаз текли горячие слезы умиления. Мы живем в этом прекрасном городе и, не жалея себя, умножаем его славу. Себя мы действительно не жалели. Иссушенный организм буквально горел изнутри. И тут старший из нас вынимал спасительную бутылку "шила". От воды шел пар, пронизанный солнцем. Слезы счастья текли неудержимо. И вдруг я понимал – про это утро надо написать. И сделать это, из всех присутствующих на катере, могу только я. И слезы текли еще обильнее.

Bеликий Растрелли провожал нас своим гениальным Смольнинским собором. После него большие дома исчезали и берега обретали уютный сельский вид. О том, что сзади остался огромный город-порт, напоминали лишь огромные, как пятиэтажные дома, сухогрузы и низкие, но длинные баржи. На них шла уютная жизнь. Такие плавучие хутора – женшины стирали и вешали белье, резвились дети. К нашему катеру гиганты относились непочтительно, приходилось торопливо сторониться.

Нева становилась опасной. Из воды торчали камни, "луды", как их называют по-местному, вода крутилась возле невидимых подводных

"луд". Где-то уже на подходе к Шлиссельбургу мы останавливались у бакена, в условленном месте, и к нам подплывал на моторке рыбак. За бутылку "шила" он насыпал нам целое ведро темных, вьющихся, на вид почти безглазых угрей.

И вот впереди на возвышенности возникала старинная крепость -

Шлиссельбург, по-русски – Орешек. Когда-то он звался еще Нотебург – город-ключ. Крепость эта запирала Неву и дорогу на Балтику. И в другую сторону – в Ладогу и Онегу, а теперь уже и в северные моря, куда мы направлялись. Перед самой крепостью был широкий бурлящий разлив, где не было ни корабля, ни даже скорлупки, – Шереметевская отмель. Все суда шли вдоль бережка – фарватер был там. И мы выходили в разъяренную, как всегда, Ладогу. Огромные валы, просвеченные солнцем, перекатывались через нас.

В мрачной скалистой бухте, где стояли лишь военные серые корабли, мы залезали в лодку, наш плавучий саркофаг. Ночью нас тащили на буксире через Ладогу. Вокруг была глубокая, бескрайняя тьма, и становилось страшно при мысли, что вот так вот выглядит сейчас большая часть нашей планеты.

Что можно было рассматривать без конца – это звезды, от которых тоже становилось страшно. Единственным доказательством того, что существует жизнь на нашей планете, были огни попутных и встречных судов – по ним можно было понять, что кто-то жив в этой темной бесконечности. Вот зеленый огонь на невидимой мачте и тихий стук оттуда – надводные работы. Два зеленых на мачте, один под другим, – подводные работы. Целый ряд красных вдоль воды – дноуглубительные работы по краю фарватера. Длинный ряд красных и белых огней – целый невидимый состав судов с нефтью. Мачта с тремя белыми огнями друг над другом – буксир с длиной троса более 200 метров.