Служить ей в гейшах теперь четыре года, сказала она.

— Когда я к родителям уехала, мне и присниться не могло, что я снова пойду в гейши. Я и лыжи продала, уезжая. А дома курить бросила, все ж, думаю, какое-то достижение.

— Да, раньше ты ведь страшно много курила.

— Ага. Когда клиенты за столом угощали сигаретами, я их потихоньку опускала в рукав. Приду, бывало, домой и вытряхну из рукава целую кучу сигарет.

— Четыре года, говоришь, еще. Долго все же…

— Что ты, пролетят незаметно.

— Какая теплая… — Симамура посадил Комако к себе на колени.

— Такой уж теплой уродилась.

— Кажется, по утрам и вечерам у вас тут уже холодно?

— Я ведь здесь уже пять лет. Сначала такая тоска была… Неужели, думаю, придется мне тут жить… Правда, до того, как провели железную дорогу, очень уныло у нас было… А ведь уже три года, как ты приезжаешь…

За три года Симамура приезжал сюда три раза. Он подумал, что каждый раз, как он приезжает, в жизни Комако происходят какие-то изменения.

Вдруг застрекотали кузнечики.

— Фу ты, гадость! Терпеть их не могу.

Комако встала с колен Симамуры.

Подул северный ветер, и все мотыльки, сидевшие на оконных сетках, разом вспорхнули.

Уже зная, что опущенные черные ресницы Комако производят впечатление полуоткрытых глаз, Симамура все же посмотрел на них, почти вплотную приблизив свое лицо к ее лицу.

— Пополнела я, как бросила курить.

Ее живот действительно стал глаже, мягче.

И все воскресло сейчас. Все будто бы позабытое, недоступное в разлуке. Вся их близость воскресла, когда они были вместе, как сейчас. И долгая разлука уже не имела значения.

Комако тихо коснулась своей груди.

— Она стала больше.

— Глупости какие… Впрочем, может, у него такая привычка — только одну…

— Ну что ты говоришь! Неправда! Противный ты все же… — Комако вдруг резко изменилась.

И Симамура вдруг вновь ощутил это — ее перемену.

— А ты скажи, чтобы обе… обеим поровну… Всегда так говори…

— Чтобы поровну? Так и сказать — обеим… поровну?.. — Комако мягко приблизила к нему лицо.

Номер был на втором этаже, но снизу отчетливо доносилось кваканье. Почему-то расквакались лягушки. Кваканье долго не умолкало.

Когда они после купанья вернулись в номер, Комако, успокоившись, снова как ни в чем не бывало начала говорить о своей жизни.

Она даже рассказала, что на первом врачебном осмотре всех рассмешила, раздевшись только до пояса. Она думала, что это такой же осмотр, как для гейш-учениц. Отвечая на вопрос Симамуры, сказала:

— У меня очень регулярно, каждый раз на два дня раньше, чем в прошлом месяце.

— Очевидно, это не мешает тебе принимать приглашения?

— Да. А как ты догадался?

У Комако, каждый день купавшейся в водах горячего источника, знаменитого своими целебными свойствами, ходившей пешком от старого источника к новому, то есть на расстояние одного ри, жившей в этой горной глуши, где обычно не засиживаются до полуночи, было здоровое, упругое, сильное тело, но с узкими бедрами, обычно характерными для гейш. Вообще она была узкокостной, но достаточно полной. И все же она влекла Симамуру настолько, что он приезжал к ней в такую даль каждый год. Почему-то ему было до глубины души ее жаль.

— Интересно, у такой, как я, могут быть дети? — совершенно серьезно спросила Комако.

И тут же добавила, если она постоянно общается только с одним, то получается, что они как бы муж и жена.

Когда умер первый покровитель Комако, выкупивший ее из гейш-учениц, она уехала из Токио и вернулась на родину, в свой портовый город. Там ей сразу же предложили другого покровителя. Он поначалу не понравился ей, может быть из-за всех ее переживаний. Впрочем, и сейчас он не очень-то ей нравится, во всяком случае, она никогда не чувствует себя с ним свободно.

— Но это же хорошо, если у вас с ним целых пять лет продолжается.

— А ведь я дважды уже могла с ним расстаться. Когда здесь пошла в гейши и когда перебралась из дома учительницы в мой теперешний дом. Но я слабовольная. Совсем у меня никакой воли нет.

Человек этот живет в портовом городе. Он поручил ее учительнице, когда та переезжала сюда, потому что содержать женщину там, где он живет, ему неловко. Человек он добрый, и ей грустно, что она ни разу не допустила его к себе. Он в летах и поэтому приезжает к ней редко.