— Чуму это не убьет, — ответил ему Мейснер. — Если она здесь, значит, здесь. Она уже дохнула на нас.

— Дохнула? — неуверенно переспросил Ткач. — Дохнула?

Они ели долго, безрадостно. Женщины пугливо поглядывали на обоих мужчин, словно ожидая приговора, решения, слов, которые приобщат их к вечному блаженству или обрекут на вечные муки. Они ждут, чтобы я что-то сделал, думал Мейснер. Ждут чего-то от меня.

По правде говоря, их следовало убить. Ткач прав. Но нельзя приманивать смерть к нашим следам. Я и так чувствую ее запах, нельзя ее приманивать.

И он обратился к ним с краткой речью.

— Нам надо добраться до какого-нибудь города, — заявил он. — Надо найти город или какое-нибудь селение, где ничего не знают о чуме. Там мы сможем отдохнуть.

До такого места далеко, думал он, окидывая взглядом своих спутников. Мне придется нести тяжелое бремя.

Перед ними была река, черная, грозно рокочущая. Ткач подошел к берегу и поглядел на стремнину. Такого скопления воды он еще в жизни не видел, он был восхищен и в то же время перепуган.

— Слишком глубоко, — наконец выговорил он. — Надо поискать брода. И у больших рек бывает брод.

Они двинулись вниз по течению. Деревья доходили здесь до самой воды. Берег был не из тех, что предназначены для ходьбы: ни тропинок, ни следа кого-нибудь, кто хотя бы попытался пробраться сквозь заросли. Вдоль берега потоком тянулись выброшенные волной камни. Путникам пришлось карабкаться на каменистые кручи высотой с человеческий рост; женщины беспомощно причитали. Кусты, сквозь которые они продирались, расцарапывали им лица в кровь.

Пять часов шли они вдоль потока. И наконец, добрались до брода, до того, что показалось им бродом. Мейснер вошел в воду первым; увидев, как его широкая черная фигура становится все меньше, исчезая во тьме противоположного берега, женщины начали плакать и кричать. Ткач метнул в них злобный взгляд: он испытывал те же чувства, что и они, но его злило, что они кричат.

Мейснер уже совсем исчез на другом берегу, когда до них донесся его голос, слабый и очень далекий.

— Идите сюда! — кричал он. — Сюда-а!

Они переглянулись: женщины и мужчина, который уже еле держался на ногах и теперь привалился к скалистому склону, прижавшись щекой к камню и уставившись в ту точку, где исчез Мейснер, — идти, им?

— Мы не дойдем, — сказала девушка.

Ткач вдруг понял, что в первый раз слышит ее голос. Лицо девушки было изрыто оспинами, и раньше ему казалось, что она слабоумная.

Они знали, что им не дойти, и старшая из женщин крикнула это в пространство над темнеющей водой. Крик полетел как птица, ответа они не услышали.

Он уйдет, подумал Ткач. Он бросит нас здесь.

И тут они увидели его — с палкой в руках он тяжело, вразвалку ступал наперерез потоку, силач, рука помощи, спаситель, возвращающийся к ним. Навстречу ему над рекой струился сгущавшийся сумрак, но он знал, что у него еще есть время, и он возвращался к ним.

— Он идет, — сказала старшая из женщин. Она спустилась к кромке воды, прошла несколько шагов по воде и остановилась, поджидая поводыря, помощника.

— Переведи меня первую, — попросила она.

Он безмолвно повернулся, рука женщины конвульсивно впилась в его кожаный пояс. Двое оставшихся на берегу видели их со спины — они казались одним покачивающимся комком. Через полчаса Мейснер вернулся; теперь уже тьма тяжело нависла над берегом и водой; Мейснер весь промок и тяжело дышал. Он протянул им руку.

Если провести прямую линию от того города, что закрыл перед ними ворота, до Ляйнерса, где позднее они передохнули на постоялом дворе, линия пересечет реку там, где через нее переброшен мост. Первоначально он был построен во Фрайцинге архиепископом, который облагал пошлиной фуры с солью. Но однажды ночью мирские власти приказали разрушить мост — им не нравилось, что Господь отнимает у них славные таможенные денежки. Новый мост воздвигли на пятьдесят метров ниже старого, который — надо же случиться такой беде — был разрушен неизвестными разбойниками.

Брод на реке был во многих местах. Каким воспользовался Мейснер, установить невозможно. Однако по мосту он не прошел. Прямой линии он не следовал.

Сон накатывал на него неравномерными волнами, из трактира, как раз под ними, доносились слабые звуки, он слышал их изредка и неотчетливо и лишь тогда, когда они становились громче или сон — не таким глубоким; и он просыпался, не понимая, где находится.

Женщина лежала с ним рядом. Ее не взяла ни чума, ни река. Она крепко за него держалась, и он ей это позволял. Наверно, все дело в моем лице, думал он. Мои скулы крепко ее держат, крепко держат их всех. Глаза тут были ни при чем, хотя они и были такими черными, что грань между зрачком и радужной оболочкой казалась почти неразличимой. Такие глаза он видел и у других, но это не наделяло их обладателей особой силой.