Но было уже поздно, и сеанс скоро закончился. Об этом сообщил вернувшийся Зелингер.

— Мейснер говорит, что на сегодня лечение закончено, — шептал он каждому. — Он просит вас разойтись. Эта женщина, Хелена Штессер, требует всех его сил.

Пациенты постояли, озираясь вокруг и глядя друг на друга, а потом потянулись к двери. Зелингер наблюдал, как они исчезали словно тени.

Комната опустела.

Когда Зелингер вошел в смежную комнату, женщина, судя по всему, уже спала глубоким сном. Не обращая на нее внимания, он заговорил с Мейснером. Тот мгновение помедлил, а потом сказал:

— Посидите в соседней комнате. Я хочу остаться с ней наедине. Она очень неустойчива и впечатлительна.

Зелингер вышел и сел в соседней комнате. Выходя, он закрыл за собой дверь.

Поскольку слабый свет из-за двери проникал и сюда, зажигать лампу Мейснер не стал. Комната почти полностью была погружена в сумрак, но он видел лицо женщины. За окном завывал ветер, было холодно, за два дня до этого на крышу лег тонкий слой снега. Свет был очень слабым, но Мейснер знал, как выглядит комната, в которой он находится, и как выглядит соседняя комната — опустевшая, словно, бросив в беспорядке стулья и чан, из нее бежала охваченная внезапной паникой человеческая орда. Он знал, что на одном из стульев, на стуле без подлокотников, сидит Зелингер, и Мейснер догадывался, что он курит. За окном завывал ветер, музыканты больше не играли. Они были одни.

Женщина шевельнулась.

Он наклонился, поднял руку и стал осторожно, но с нажимом поглаживать ее по лицу, вверх и вниз, вверх и вниз. Лицо женщины выделялось в темноте светлым пятном. Оно было бледным и напряженным, голова напряженно откинута назад.

Женщина шевельнулась. Глаза ее были открыты.

— Вы меня слышите? — тихо спросил Мейснер. Он положил руку ей на живот, ощутил ее медленное дыхание.

Она не открывала рта.

— Слышите ли вы мои слова? — повторил он свой вопрос медленней и раздельней. Она повернула к нему голову и улыбнулась.

— Можете начинать лечение, о котором мы договорились, — очень внятно произнесла она.

Он поудобнее устроил ее на диване. Она лежала, расслабившись и глядя в потолок. Он положил левую руку ей на живот и сильно нажал. Правую он держал на ее лице.

— Сейчас я погружу вас в магнетический сон, — сказал он. — Тогда между вами и силой притяжения небесных тел наступит гармония и болезнь исчезнет.

— Знаю, — вдруг произнесла она.

Секунду он с раздражением смотрел на нее, потом начал свои манипуляции. Правую руку он легкими ритмическими движениями приблизил к ее лицу и стал водить по нему, другой рукой мягко массируя ей живот.

Она заснула не сразу. Помолчав, она негромко проговорила:

— Болезнь сидит в животе. В животе слева. Оттуда идут судороги.

— Знаю, — нетерпеливо сказал Мейснер. — Зелингер мне рассказывал.

— Она сидит там, — повторила женщина. — А боль, которую надо убрать, — в середине живота.

Он не прекращал поглаживаний. В комнате было так темно, что он с трудом разглядел, как она подняла руку, опустила ее книзу и задрала платье.

— Там, — сказала она, наконец, закрыв глаза. — Там, в животе, сидит боль.

Она высоко задрала платье, с одной стороны до самой талии. Белья на ней не было, и он видел посреди белизны широкий треугольник ее лона. Он медленно переместил руку к низу ее живота и стал делать круговые движения.

— Да, — глухо выговорил он, — сейчас магнетический сон одолеет болезнь.

Дыхание ее было спокойным и ровным, она улыбалась. Зелингер, подумал он, покосившись на закрытую дверь. Оттуда не доносилось ни звука; он снова перевел взгляд на женщину.

Его рука по-прежнему описывала круговые движения, осторожно поглаживая белую кожу живота. Коснулась черных волос, погладила шершавый треугольник, задержалась на нем. Он пошевелил пальцами, скользнул средним во влагалище, почувствовал, как увлажнились срамные губы, посмотрел на ее лицо. Оно было белым и неподвижным, почти по-детски невинным, а на губах бродила чуть заметная улыбка.

Тогда он снова задвигал рукой, скользнул пальцами внутрь влажных губ, ввел их глубже, стал делать ими круговые движения.

Он увидел, как она незаметно изменила позу, приоткрыла себя, медленно шевельнула ногами. Платье наискосок перерезало низ ее живота, он отодвинул его тыльной стороной руки, глядя на округлость, сходившую на нет к паху, на расслабленные ноги. И продолжал медленно работать внутри ее лона. Она дышала по-прежнему медленно и ровно.

Потом она приподняла левую ногу, отвела ее в сторону. Тогда он надавил сильнее и заметил, что в комнате не так темно, как ему казалось, и посмотрел на дверь, она была по-прежнему закрыта и тот, кто сидел за ней, не появлялся, но все же Мейснер чувствовал: что-то не так и надо остановиться, пока не поздно. Но потом он видел уже только ее лоно, которое теперь медленно вздымалось, и видел собственную руку, двигавшуюся в такт с ним. Было темно, но он видел все. Снаружи завывал ветер, но он слышал только дыхание женщины, теперь участившееся. Он продолжал работать рукой в ее влагалище, наполнившемся слизью, а другой рукой спустил с себя штаны; дальнейшее произошло очень быстро, он вынул свой отвердевший член, она тихонько застонала, подавшись к нему, словно видела все, хотя глаза ее были закрыты. Тогда он отстранил ее, но потянул к себе ее ноги, так что они перевесились через край дивана. Теперь они свисали прямо вниз, и он опустился на колени и рывком вошел в нее, и ни звука не доносилось оттуда, где сидел Зелингер, и дверь была затворена, и он дышал носом, чтобы самому не издать ни звука, и женщина была открыта ему, совершенно открыта.

Потом ее легкие стоны прекратились. Его голова лежала между ее грудями, он видел тени от уличных фонарей, они дрожали и колебались, и он совсем освободился из ее лона, и ветер кричал, и мысли снова хлынули в его голову, словно мозг его был безвоздушным пространством, которое вдруг распахнулось. Опять что-то не так, думал он, я опять допустил ошибку.

Он медленно сполз с нее. Она не шевелилась. Он склонил голову к ее ноге, безвольно и бессильно свисавшей с дивана; нога была влажной, и все было позади.