«Что же именно действует на наши органы чувств? На этот вопрос я, вместе с Кантом, отвечаю: вещи в себе».

Тако глаголет Плеханов («Критика наших Критиков», стр. 233).

«Когда Кант допускает, что нашим представлениям соответствует нечто вне нас, какая-то вещь в себе, — то тут Кант материалист».

Сие есть изречение материалиста В.Ильина (стр. 230). Изречение, правда, более чем неосновательное, ибо о каком же материализме может быть речь, пока не выяснено, какого именно рода вещь в себе, — напр., не есть ли она божество… Но во всяком случае изречение, способное разнуздать все инстинкты, направленные к «повторению слов Канта».

Чтобы дойти до дна кладезя учености почтенного автора, возьмем еще один эпизод — с Авенариусом.

Вся «Критика чистого опыта» есть попытка проследить жизненное развитие человеческого опыта. Насколько попытка удачна — относительно этого мнения расходятся, и я лично достаточно полемизировал против многих ее концепций и гипотез. Но сейчас дело идет о другом.

Новейший позитивизм до Маха и Авенариуса стремился быть философией чистого опыта; специально такова имманентная школа. Понятие «чистый опыт» она применяет в смысле — только опыт, только «непосредственно-данное», и противоположность различным возникающим на основе его выводам, обобщениям, гипотезам. Авенариус не удовлетворяется этим понятием, не находит возможным построить на нем эволюционную теорию опыта, и дает со своей стороны критику чистого опыта. Он рассматривает развитие опыта, как приспособление человеческого организма к его среде, и на этом основании приходит к иному понятию «чистого опыта». Для него чистый опыт есть такой, который характеризуется полным соответствием между переживаниями человека и средой, — такой, в котором нет элементов вредных или ненужных для приспособления человека к среде. Развитие опыта и выступает у Авенариуса как прогрессивное преобразование в такой именно чистый опыт, устранение из него всего бесполезного и жизненно-нецелесообразного.

Свою работу Авенариус начинает с сопоставления традиционного понятия чистого опыта и своего, эволюционного понятия; первое он называет «аналитическим», второе — «синтетическим». В своем исследовании Авенариус показывает, что исторически оба понятия расходятся, т.е. далеко не все, что люди считают только опытом, фактами непосредственно им данными в опыт, практически оказывается таковым, далеко не все это соответствует потребностям жизненного развития, и многое, признаваемое непосредственно-данным, впоследствии устраняется из человеческого опыта, как иллюзия, ошибка восприятия, плод фантазии и т. под. В конце концов, когда опыт очистится от подобных составных частей, отпадает и самое различие между традиционным понятием чистого опыта и научно-эволюционным, создается «чистый опыт» в самом полном и строгом значении слова.

Итак, совершенно ясно, что понятия «опыт» и «чистый опыт» означают далеко не одно и то же; последнее для первого является предельным, и в свою очередь имеет не один смысл, а два, исторически и логически весьма различных; и тот, кто смешал бы все эти три понятия, тем самым сразу обнаружил бы незнакомство и со взглядами на опыт имманентной школы, и со взглядами Авенариуса, и специально с «Критикой чистого опыта», которая по существу вся посвящена анализу, биогенетическому и логическому, связи и различия указанных трех понятий, их исторических форм и превращений.

Приведем то, что говорит по данному вопросу В.Ильин (я только позволю себе, там, где он цитирует Авенариуса, по неуклюжему и не вполне точному переводу, исправлять этот перевод):

«Присмотримся теперь к употреблению слова: опыт — в эмпириокритической философии. Первый параграф «Критики чистого опыта» излагает следующее «допущение»: «любая часть нашей среды может стоять в таком отношении к человеческим индивидам, что если она дана, то с их стороны следуют высказывания относительно некоторого опыта: «нечто узнается (на опыте)»; или — «нечто представляет из себя опыт», или «произошло из опыта», или «находится в зависимости от опыта», и т. под.» (стр. 1). Итак, опыт определяется все через те же понятия: Я и среда, причем «учение» о «неразрывной» их связи прячется до поры, до времени под спудом. Дальше. «Синтетическое понятие чистого опыта»: «именно, опыта как такого содержания высказываний (Ausgesagten), которое во всех своих составных частях имеет предпосылкою исключительно части среды» (стр. 2). Если принять, что среда существует независимо от «заявлений» и «высказываний» человека, то открывается возможность толковать опыт материалистически! «Аналитическое понятие чистого опыта»: «именно как такого опыта, к которому не примешано ничего такого, что в свою очередь не было бы опытом, и который, следовательно, не заключает в самом себе ничего иного, как только опыт» (стр. 2). Опыт есть опыт. И находятся же люди, которые принимают этот квазиученый вздор за истинное глубокомыслие» (В.Ильин, стр. 166).

Из всего цитированного явствует:

• что В.Ильин полагает, будто в данном месте своей работы Авенариус занят определением опыта вообще, — о чем там нет и речи;

• что В.Ильин считает «синтетическое» и «аналитическое» понятие чистого опыта именно определениями опыта вообще, — т.е. смешивает эти три понятия;

• что следовательно, В.Ильин не знает ни основных концепций школ имманентной и эмпириокритической, ни специально той работы Авенариуса, которую цитирует, в ее целом.

Изучить «Критику чистого опыта», правда, нелегкое дело. Но можно сделать вид, что изучил ее: взять цитаты с первых страниц, и отдельные термины из других мест; читатель и не разберет. Но уверяю В.Ильина: всякий специалист — разберет; а иной и уличит.

Мы знаем В.Ильина — ученого экономиста, действительно знающего свою специальность. И что же? В его экономических произведениях вы не найдете ни такой выставки показной учености, как в его «философии», ни такого высокомерно-профессорского тона, О причине легко догадаться: там он знает, что говорит…

По помимо этой причины, на В.Ильина, несомненно, имел влияние тот образец, который он себе взял: философский лидер школы, Г.Плеханов. К нему я и перехожу.

По другому поводу, я в предыдущем уже отмечал два различных взгляда Плеханова на вещи в себе. Он то приписывал им такие «формы» и «отношения», которых мы знать не можем, но которые отражаются в формах и отношениях нашего опыта, являющихся как бы их символами, иероглифами; то утверждал, что вещи в себе никакого «вида» не имеют и иметь не могут, что их «вид» есть именно их отражение, результат их действия на органы чувств людей и животных. Я указывал на противоречия этих заявлений: нельзя иметь «форму», не имея «вида», т.е. вообще чувственных свойств, о которых тут идет дело.