Он красноречиво повел дулом пистолета. Гал настолько растерялся, что в голову ему совершенно ничего не приходило.

Словно издалека, до него донесся голос Зографова: – Если вы – Пришелец, то сейчас вы должны воспользоваться своими экстраординарными способностями, чтобы не дать убить себя. Если же вы – человек, то я весьма сожалею, что обманулся в отношении вас.

Он опять направил пистолет на Гала. Палец его стал медленно вдавливать спусковой крючок в рукоятку.

В голове Светова была абсолютная пустота. Лишь вялым червяком шевелилась мысль о том, что вот сейчас наконец будет дан ответ и на тот вопрос, который не давал ему покоя в последнее время. Одно из двух: либо пуля пятидесятого калибра не причинит ему никакого вреда, либо… либо он так и не успеет осознать обратное.

Внезапно он услышал свой охрипший голос: – Я был лучшего мнения о ваших мыслительных способностях, полковник. Очень жаль, что в контрразведке Земли работают такие болваны, как вы! Как, по-вашему, имело бы смысл Пришельцам, как вы нас называете, отправлять на Землю агента, который физиологически отличался бы от обычного человека? Так что можете не сомневаться: я такой же смертный, как и вы, и, убив меня, вы совершите большую глупость, потому что своими же руками лишите свою жену единственного шанса на спасение!..

Палец на спусковом крючке дрогнул и замер (зрение Гала странным образом сфокусировалось лишь на этом пальце, он даже не видел лица полковника; для него сейчас весь мир заключался в длинном, побелевшем от напряжения пальце с белым шрамиком у самого ногтя).

– Поймите, Анатолий Алексеевич, – безжалостно продолжал Гал. – В этом случае, как и в религии, никто не даст вам каких-то вещественных гарантий. Либо вы веруете, либо не веруете… в существование Бога.

Палец полковника снова судорожно дернулся, слегка надавив курок. Галу захотелось закрыть глаза, но какое-то шестое чувство подсказывало ему, что этого делать не следует ни в коем случае, и он даже перестал моргать.

В следующую секунду, которая, точно резиновая, растянулась на долгие минуты, возможно, даже часы, пистолет опустился, а затем и вовсе исчез под пиджаком полковника. Зографов, пошатываясь, как пьяный – он сразу сгорбился, лицо его осунулось, – подошел к дивану и, рухнув на него как подкошенный, уткнулся лицом в ладони.

– Теперь-то я абсолютно уверен, что вы не человек, – прохрипел он. – Вы сущий дьявол, Гал! Вы думали, я забыл о том оружии, которое всегда находится при вас? Если бы вы были человеком, вы не задумываясь разнесли бы меня из него в клочья! И наручники, при вашей-то реакции, не помешали бы вам сделать это. Но вы не сделали этого – как ни разу не пустили это оружие в ход, когда вас расстреливали чуть ли не в упор наши люди. А на такое способен только нечеловек, или, вернее, сверхчеловек! Обыкновенный человек, когда ему грозит опасность, руководствуется исключительно инстинктом самосохранения.

– Плохо же вы думаете о людях, полковник, – сказал Светов.

Наручники я с него все-таки не стал снимать. Сердцем я ему верил, а умом – нет. Ничего, потерпит еще несколько часов – тем более что магнитонаручники не натирают запястья.

Поскольку мы не могли вечно торчать в гостях у профессора (а вернее, потому что я не мог больше вкалывать ему парализант – у Морделла могло не выдержать сердце), я решил переменить обстановку.

Служба в нашей «конторе» имеет свои преимущества. Одно из них – наличие у начальника оперотдела массы конспиративных квартир, в том числе и таких, о которых ни одна душа – по крайней мере живая – не ведает. Была у меня такая квартирка и в окрестностях Интервиля. Она располагалась тоже в пригороде, но на противоположном конце города. Туда я и переправил Светова на своем личном турбо-каре. Ехать пришлось через центр. Несколько раз нашу машину останавливали патрульные капитана Беньюминова. Перед переездом я предусмотрительно заставил Гала облачиться еще в один костюм профессора Морделла, который висел на нем мешком и в сочетании с его бородкой делал Светова почти неузнаваемым. Маскарад довершали черные очки-забрало в пол-лица.

Проблем со спецназовцами не возникло. Некоторых из ребят, останавливавших нас, я знал, и они меня тоже. Однако несколько раз попались новенькие, которые еще не уяснили главную заповедь милитара: начальство надо знать хотя бы в лицо, если уж не знаешь его по имени-отчеству. Один патрульный оказался особенно въедливым. Такие встречаются в единственном экземпляре на каждую тысячу нормальных людей. Наглец не только проверил мой кард, но и привязался к Галу. «Этот человек со иной», – заявил я. «Вижу», – сказал этот идиот. «Между прочим, вы подчиняетесь мне!» – закричал я, уже доходя до точки закипания. «Ну и что?» – не понял кретин. Пришлось выбраться из кара, взять этого блюстителя порядка за отвороты бронекомбинезона и доходчиво объяснить ему, кто он такой, кто его предки до седьмого колена и что с ним будет в самое ближайшее время, если он не прекратит свое самоуправство. Негодяй посмел передернуть затвор карабина, и, если бы его в это время не вызвал по фону Радбиль, я бы выбил зануде все зубы, а потом заставил бы его сожрать забрало собственного шлема…

Я время от времени косился на своего попутчика (верит ли он мне?), но либо мои опасения были напрасны, либо выдержка у него была почище, чем у некоторых профессионалов.

– Послушайте, Гал, – нарушил я наконец молчание. – Вы, кажется, стихи пишете? Может, прочтете что-нибудь? Знаете, меня действительно интересует ваше литературное творчество.

Он усмехнулся:

– Знаете, полковник, мне как-то сейчас не до этого. В данный момент я гораздо больше озабочен тем, как бы мое литературное творчество, как вы изволили выразиться, не превратилось в мое литературное наследие.