– Проводи меня в Ноттингем, – сказала она. – Я была там с дедушкой несколько раз и довольно хорошо ориентируюсь на его улицах.

Он коротко кивнул:

– По рукам.

Мириэл недоверчиво улыбнулась и опять протянула руку к короне, словно своим согласием он даровал ей на то позволение.

– В жизни не видела ничего более прекрасного, – промолвила она с тоской во взгляде.

Первым побуждением Николаса было убрать от нее корону, но он сдержал свой порыв.

– Думаю, она принадлежала бабушке Иоанна, королеве Матильде. Я однажды видел супругу Иоанна в короне, но то была просто изящная диадема, с этой не сравнить.

– Как ты с ней поступишь?

– Еще не решил. – Николас повернул корону в руках, и мягкий ноябрьский свет засверкал на золоте нежными бликами.

Взгляд девушки посуровел.

– Ты ведь не станешь ее переплавлять?

– Все будет зависеть от обстоятельств. – Ему не нравилось, что она вынуждает его принять решение. – Пока, во всяком случае, не намерен.

– Можно взглянуть? – Она показала на два сундука за его спиной.

Николас пожал плечами.

– Странно, что ты еще спрашиваешь, – грубо ответил он, но отступил в сторону.

Она подошла к сундукам, присела на корточки и тонкими, изящными пальцами стала поглаживать узор из слоновой кости. Он с опаской наблюдал, как в ее глазах, прикованных к деньгам, зажегся хищнический огонек. Наконец она со вздохом выпрямилась и тряхнула головой.

– Так это и есть ящик Пандоры?

– Что? – Николас захлопал глазами.

– В жару ты постоянно твердил про ящик Пандоры. Мы ничего не поняли, но я подумала, что ты, возможно, говоришь про королевские сокровища.

Впервые за время встречи Николас улыбнулся, правда, безрадостной улыбкой.

– О да, – сказал он. – То, что ты видишь перед собой, явно принадлежит Пандоре.

Девушка наморщила лоб.

– Пандорой звали женщину в одном из древних преданий. Ей было строго наказано не открывать красивый ящик, но она, разумеется, ослушалась. Увы, в том ящике хранились все беды и несчастья, какие только существуют на земле. Она их выпустила на волю, а обратно не загонишь. – Николас завернул корону в шелковую ткань с пятнами проступившей соли. – Осталась только надежда.

Мириэл поежилась:

– Тогда брось его здесь. Николас взглянул на нее исподлобья:

– А ты бы бросила?

Девушка задумчиво посмотрела на сундуки, но сомневалась недолго. Когда она вновь обратила к нему лицо, в ее глазах отразился блеск золота.

– Нет, – ответила она. – Пусть грозят любые напасти, но всегда остается надежда.

Первую ночь пути Николас с Мириэл провели в пастушьей хижине, принадлежавшей монахам Сполдингского монастыря. Это была жалкая лачуга, но такие неудобства, как протекающая крыша и плесень, компенсировались наличием каменного очага, сооруженного в центре крошечной комнатки. Снаружи они нашли скудный запас старой растопки, что позволило им развести небольшой огонь. Выложив хлеб, фрукты, сыр и вино, они сели ужинать.

– Итак, – сказал Николас, передавая ей бутыль, которую она тут же поднесла ко рту, – я покупаю у тебя мула за три мешочка серебра, провожаю до города по твоему выбору, и мы в расчете. Дальше каждый идет своей дорогой.

Терпкая красная жидкость обожгла Мириэл горло.

– Так и быть, – согласилась девушка, отставляя бутыль и вытирая рот. Три мешочка серебра – не ахти какой щедрый дар, думала она, но сейчас ей все равно: она слишком устала. Еще будет время поторговаться. У Николаса тоже утомленный вид. Вокруг глаз обозначились темные круги, лицо осунулось. Ему бы сейчас отдыхать в тепле монастырского гостевого дома. Впрочем, если б не ее опрометчивость и не нетерпимость монахинь, они бы оба до сих пор были в обители: он в своей постели, она – на коленях. Мириэл иронично улыбнулась. Теперь благодаря монахиням они сидят вдвоем в пастушьей хижине, пьют вино, греются у очага и борются с соблазном. Она представила, как ужаснулись бы добродетельные сестры при виде столь нечестивой сцены, представила самодовольное лицо сестры Юфимии, злорадствующей оттого, что ее мнение об испорченности Мириэл подтвердилось.

– И куда же ты пойдешь со всем этим богатством? – Ее взгляд невольно метнулся к сундуку в углу маленькой хижины. Эмалевый узор блестел в отсветах огня. – Вернешься к мятежникам?

Николас мотнул головой:

– Иоанн умер, его наследнику всего девять лет. К мальчику у меня нет претензий, я враждовал с его выродком-отцом. Не держу я зла и на людей, ставших регентами при молодом Генрихе. [6] И Уильям Маршалл и Ранульф Честерский – благородные люди. – Он наклонился вперед и длинной щепкой стал помешивать в очаге, наблюдая, как разгорается пламя.

Мириэл рассматривала его озаренное лицо. Жар, поднимающийся от огня, затушевал бледность его кожи, но оттенял линии черт, придавая им неестественную выпуклость и подчеркивая, как сильно он похудел за время тяжелой болезни. Хоть они сейчас и отдыхали, чувствовалось, что Николас насторожен. Так держатся люди, многие годы не теряющие бдительности даже во сне. Мириэл внезапно почувствовала жалость к нему, но ее также одолевало любопытство.

– Твоя обида, – тихо произнесла она. – В монастыре ты говорил об этом, но лишь в общих чертах. Почему король Иоанн преследовал твою семью?