На следующий день был традиционный заводской праздник «первого трактора». Ежегодно в тот день, когда с конвейера сошел первый трактор, во Дворце культуры устраивали торжественное заседание, бал, выставку. В этом году день «первого трактора» праздновали особенно торжественно: этот праздник по плану, предрешенному Вальганом, был как бы репетицией следующего, юбилейного года. В будущем году собирались праздновать юбилей завода, и Вальган задумал отпраздновать эту дату с размахом — с премиями, с орденами, со статьями в газете.

Уже в этом году на заводе по приглашению Вальгана работала группа художников, писателей, журналистов. Создавался заводской альбом, готовилась и роскошно иллюстрированная книга о заводе — все делалось по-вальгановски широко, парадно и щедро.

Тина была полна таким тревожным и напряженным ожиданием, словно судьба ее решалась в этот вечер. Минутами она спохватывалась и сама недоумевала: «Ну, чего же я жду? И чего хочу? — И отвечала: — Ясности! Только ясности! И чтоб все опять стало так, как до позавчерашнего вечера! — Она сама ловила себя: — Но почему мне так необходима и ясность и чтоб все было как прежде? — И сама безотчетно ускользала от себя: — Но у меня же один такой друг. — И пыталась привычно улыбнуться над собой: — Он же «моя лучшая подруга». Разве не встревожила бы меня размолвка с «моей лучшей подругой?»

Не для лучшей ли подруги одевалась она с особой тщательностью?

Платье ее любимого, серо-голубого, под цвет глазам, тона, без единой лишней складки, простое, облегающее и по-весеннему открытое, простой бирюзовый браслет на руке и бирюза на шее, легкие туфли из черной замши.

Когда она вошла во Дворец культуры, ей стало неловко: разговоры затихали при ее приближении, и головы поворачивались ей вслед. Даже грубоватый Рославлев, повстречав ее на лестнице, склонился в шутливом поклоне.

— Вы не идете, вы шествуете! Перед вами расступаются.

Алексеев был здесь же. Он должен был выступать на заводском концерте. Он оглядел Тину восхищенно.

— Первый класс! Вы невероятная женщина! Вы можете все, что захотите. Даже стать первоклассной красавицей, когда вам захочется. Познакомьтесь.

Он представил Тине журналиста и двух художников. Журналист Шапонин был одутловатый, большой человек, похожий на Алексеева лихорадочным взглядом больших глаз. Столичного художника Дунаева, худого, тихого, с костистым лбом, Тина видела впервые, а второго, местного художника Вирина, плюгавенького, весноватенького, с носиком пуговкой, она знала. У него был маленький подбородок и маленький рот с синими губами, стянутыми кисетом. Когда подбородок шевелился и рот открывался, казалось, что из него, как из куриной гузки, вот-вот выпадет яйцо. Вирин пришел с женой, известной в городе красоткой Зиной, ради которой недавно бросил жену и детей.

— О-го! — сказал Шапонин. — Художница еще лучше; чем ее картина.

Ее картина была выставлена вместе с работами заводских художников и приглашенных Вальганом профессионалов.

— Вы знаете, настоящая удача! — радостно подтвердил Дунаев. — Во всяком случае, зрители толпятся возле вашей картины.

Он, видимо, радовался Тининому успеху и смотрел на нее испытующим и греющим взглядом, и она не могла не заметить этого.

— Вы смотрите, словно спрашиваете меня. О чем? — Я спрашиваю себя. Удача или… талант?

— А что такое талант?

— Когда перед тобой подлинное искусство, ты еще не успеешь разобраться, что, как, почему, а уже чувствуешь неповторимость. У таланта всегда свое лицо, и поэтому талант часто спорен. Бесспорна посредственность.

Этому человеку с мягким и взыскательным взором хотелось говорить с Тиной об искусстве. В другое время она слушала бы его с интересом, но сегодня она могла думать только об одном: «Здесь ли он?» И, не дослушав Дунаева, не замечая своей невежливости, она пошла дальше.

Ее окружили, а она смотрела через головы и плечи все с той же мыслью: «Где же он?» Его не было. Тогда она, с трудом выскользнув из окружения, прошла в артистическую — там обычно до заседания сидели члены президиума. Его не было, но здесь на вешалке висело его тяжелое темно-синее пальто с оттянутыми прорезными карманами. Очевидно, он налегке другим ходом прошел на завод.

Во время собрания Бахирев сидел в президиуме.

После собрания Тина уселась в фойе так, чтобы видеть выход из артистической. Ее звали танцевать — она не шла. Ее тянули в буфет — она отказывалась. Наконец он появился в фойе. Она быстро встала, сделала шаг навстречу. Он прошел рядом. Его взгляд безучастно скользнул по ее лицу. Она даже не поняла, увидел ли он ее. Она знала его способность, сосредоточившись, не замечать окружающего. Но, значит, он совсем забыл и о ней, и о нанесенной ей обиде, и о своем обещании танцевать с ней? Он не оглядывался, не искал в толпе, не ждал, не помнил! Тогда она заметалась по комнатам Дворца культуры. Только бы он увидел ее! Он всегда подходил. А сегодня… Ни один сегодня не прошел равнодушно мимо. Даже Василий Васильевич, увидев ее, крякнул и развел руками:

— Ну, Тина Борисовна! Ничего не скажешь! Глянь — и помирай!

Она металась по Дворцу культуры, как мечется птица, залетевшая в комнату, и хвост ее поклонников метался за ней, бунтуя и удивляясь ее беспокойным прихотям. Бахирева не было нигде. Она снова кинулась в артистическую. Пальто висело. Значит, он другим ходом опять прошел на завод. Она прикоснулась к оттянутой посредине кромке еще влажного от дождя кармана. Он должен вернуться за пальто. Теперь она караулила его пальто. Темно-синее пальто с оттопыренными карманами, словно носившими след сжаты к кулаков.