— Чего ж ты сегодня плачешь? Ты бы вчера плакала, когда жила с гадюкой в одной комнате. А теперь тебе радоваться! — Он шевелил палкой дохлую гадюку.

Хмель разобрали и вынесли во двор, но, проходя мимо него, Тина все поджимала пальцы ног от гадливости.

Забытая куча хмеля с черной притаившейся гадюкой мучила ее до утра. Тина проснулась, когда высокое солнце уже залило комнату и пчела жужжала где-то над ухом. Еще в полусне Тина вытянулась в постели и подумала: «Можно совсем выпрямиться! Ушло страшное. Гадюка уничтожена. Гадюка в хмеле. — Она открыла глаза. — Папа оправдан… Посмертно, но хоть память, хоть память о нем чиста».

Пчела, тяжелая, с мохнатым, обвисшим брюшком, вилась над розой, стоявшей в стакане на прикроватной тумбочке. Роза была снежной, тяжелой; в гранях стакана играла радуга. Вещей в комнате было много, и все они, даже простые стулья и бутылка из-под боржома, отличались пропорциональностью, чистотой и гармонией линий.

«Как люди красиво делают вещи!.. Он есть, есть на свете этот простой, милый мир, где раскрывают самые хитрые преступления, где рано или поздно уничтожают самых коварных преступников, где наперекор всему злому и чудовищному, делают так, чтоб хорошо и красиво жили хорошие, красивые люди».

Она не раз думала о вступлении в партию. «Но с чего начну рассказ о себе? Начну с того, что отец мой, лучший из лучших, замучен, как враг народа, что я не понимаю: как могло безнаказанно случиться такое в нашей стране? Я не могу, вступая в ленинскую партию, не сказать об этом».

Ушла двойственность, так долго калечившая ее жизнь. Ей остро захотелось распрямиться во весь рост, вздохнуть во всю грудь, точно до этого под тайным своим гнетом она все делала вполовину. И слезы об отце уже не мешали этому желанию.

Обсуждения в обкоме Тина ждала с таким же спокойствием, как Бахирев. Они договорились, что он придет к ней прямо из обкома, и она ждала его в безлюдной тенистой аллее на набережной. Он быстро шел по песчаной дорожке. В своем новом светло-сером костюме он напоминал ей кроткого ребенка, которого ради праздника нарядили, вымыли, причесали, и вот он ходит теперь, тихий, наивно-радостный и неуклюжий от непривычки4 и боязни нарушить эту праздничность.

— Ну, как? — спросила Тина.

— Все хорошо.

— Ну, слава богу! Сядь… Расскажи. Он сел с тем кротко-послушным видом, который появлялся у него только наедине с ней.

— Родная…

— Говори же!

— Что ж тебе рассказывать? Чубасов — хороший человек… И секретарь обкома по промышленности Гринин;—отличный человек… Они были против…

— Против чего? — Против решения обкома.

— Ничего не понимаю! Митя, какое же обком принял решение?

— Выговор как не оправдавшему доверие.

Тина всплеснула руками:

— Так что тут хорошего?

— Решение все равно отменят. А ты ждешь меня… любишь меня.

— Сумасшедший мой человек! А противовесы?

— Мы же нашли решение! Пакет уже три дня, как в Москве. Министр обещал рассмотреть срочно. Завтра-послезавтра дадут заключение.

— И ты уверен, что заключение будет такое, как надо?

— А как может быть иначе? Противовесы же летят! И мы установили причину, нашли решение, будем проверять на усталостной вибрационной машине. Наша конструкция и надежна и проста… Все будет хорошо.

Тина пальцами прикоснулась к его ресницам.

— Оптимизм в таком количестве, как у нас с тобой, пагубен. Расскажи сейчас же подробно, что говорили на бюро обкома.

— Говорили, что я сумел дезорганизовать производство, но не в силах его наладить. Говорили, что я самый счастливый человек на земле…

— Митя, я серьезно.

— И я серьезно. Говорили, что летающие противовесы — свидетельство моей технической немощи… Что за время отсутствия Вальгана продукция упала на одну треть, а с тех пор, как он приехал, план перевыполняется, как никогда… Что ты, Тина, лучшая женщина во всей вселенной…

— И неужели никто не сказал, что это перевыполнение плана — результат той работы, которую проделал ты?

— Это сказали Чубасов и Гринин. Отличнейшие люди. Записали их особое мнение… Ты знаешь, что закончили нашу первую пескодувную машину и завтра начнем в ЧЛЦ опробовать?.. Смотри, какой жук прилетел!

— Это не жук, глупый ребенок! Это божья коровка. Не трогай! Она полезная…

— И все ты у меня понимаешь! Тина, почему ты все понимаешь? — Он обнял ее, прижал к себе. — Тина, Тина, ведь у нас с тобой целый мир! Вот и противовесы, и пескодувки, и облака на небе, и разные жуки. Все нам интересно, когда мы вместе, и обо всем мы с тобой рассуждаем, как два дурачка! А ты говоришь «плохо». Пока ты меня любишь, все хорошо! Почему у тебя слезы на ресницах?