— Мы нас окрестим, вот прямо сейчас, только батюшка Адриан освободится, — сорокой трещала над младенцем сида, любуясь, — И вырастет из нас хороший валлиец, а не бандит какой-нибудь. Как же назвать-то, а? Надо, чтобы и короткое имя звучало, и полное вышло подлиннее, да покрасивее… А полное имя у нас будет длинное, вот слушай, что к нашему добавим: ап Немайн, ап Дэффид, ап Ллиувеллин, ап Каттал, ап Барра, ап Карган, ап…

Малыш, видимо, испугался причисления к такому длинному роду. И заорал.

— Кушать хочешь.

Откуда-то Немайн точно знала, что новообретенный сын именно проголодался, а не описался, к примеру. Затравленно оглянулась. И — протянула бывшей матери. Мол, покорми. Но из рук не выпустила.

— Не отдам! — объявила сида, глядя, как малыш с её рук сосёт чужую грудь, — Никому не отдам… Ну почему у меня своего молока нет… Ребёночек есть, а молока нет…

— Наставница…

— А?

— Вот. Одевай. Через голову… Осторожней. Вот так, теперь пропустим край под ремень, вытянем наружу… Да никто не посмеет у тебя маленького забрать.

— Что это?

— Твой плед. Свёрнутый для переноски ребёнка. В холмах так не носят? И зря, очень удобно. Руки не заняты… Я и двоих так таскала. Средних своих, близнят. Один на левое, другой на правое плечо. Так и вышли — один ангел, другой чертёнок, а лица одинаковые… Скажи, если можно, отчего тебе этот разбойник так глянулся?

И только тут — схлынуло. Нет, ребёнок не превратился в привычную Клирику розовую амёбу, оставаясь милейшим существом, расстаться с которым и на миг совершенно невозможно. Но, по крайней мере, переносное наваждение теперь не мешало думать. Если сосредоточиться. По крайней мере, вместо ругательств или "Он мой!" с языка слетело рассудительное:

— Потом. С губ на ухо… А теперь надо кормилицу искать. Слушай, Анна, по хуторам младенцы часто мрут?

Знания о средних веках подсказывали, что часто. Но валлийцы были весьма здоровым народом.

— Бывает… А ещё, сама знаешь, маленьких крадут. Иной раз не возвращают даже после того, как подменыша узнают… Конечно, если рядом приличные тилвит тег живут, ещё можно как-то договориться. Но именно здесь крепость Гвина неподалёку, и все холмы у ней в подчинении. Подменыша можно даже убить, да без толку, своего не вернёшь. А молоко остаётся. Бывает, озёрные шалят, пацанов крадут… У них своих мало. Но это редко. Поход окончен. Поездим, поспрашиваем. Такие вести расходятся… — Анна смерила взглядом «фэйри», — Ступай к своим.

Наклонилась, прошептала в ухо:

— Этой, мы, пожалуй, казнь отложим. Пока другую кормилицу не найдём. Многие у фэйри по такому делу прирабатывают. А уж коли не в холм, да за те же деньги, да к сыну самой Немайн… Любая охотно пойдёт. Хоть какая благородная.

Судебное заседание ожидалось очень коротким.

Роли были уже распределены. Судья — сэр Эдгар. Для пущей важности поднялся в седло. Представители кланов. От Вилис-Кэдманов — Анна. Никто из своих возразить не посмел. Викарий — юрист-консультант, а заодно — секретарь суда. Разложил письменные принадлежности — перья, чернильницу — любопытное местное изделие, которое можно перевернуть вверх ногами, и никапли не прольётся — и пергамент. Скоблёнки, разумеется. Много чести разбойникам, новенькие листы на них пачкать. Присмотрелся…

— Не понимаю! Эти скоблёнки — протоколы процесса Немайн! Совсем не затёрто: "- Передайте пирожок с курятиной…" Вот что у вас в Камбрии хорошего, так это кухня…

— Точно, поесть мы любим, — согласился один из видоков, — Но тебе повезло с поварихой. Даже Гвен так не умеет, а Альме всего двенадцать — а вот умеет же! Некоторые, по слухам, нарочно болеют — чтобы кусок пирога у врача в доме перехватить. Вдруг повезёт и стряпала Альма?

Викарий не слушал. Он вытаращил глаза и продолжил изучать тонкую кожу, как будто от тщательного разглядывания полузатёртые следы букв на ней могли поменяться.

— Но как?! Их же положено хранить пять лет! — стонал он.

— Они твои! Так ты и объясняй, как.

— Я в королевском архиве спросил скоблёнок! И сунул во вьюк, не глядя…

— Сэр Эдгар, от имени короля говоришь ты, — встряла Анна, — Как это понимать?

— Я вообще ничего не понимаю в крючкотворных делах. Но если грамота бесполезно валяется, её следует выскоблить и пустить в дело. Таково моё мнение, которое и филид, хранитель архива разделяет.

Грек схватился за голову.

— А для чего же мы их писали?

— Так положено на вашем греческом судилище. Грамоты как-то обеспечивают справедливость. Я не думал над этим, отец Адриан. И не собираюсь. Не моё дело.

— Но чтобы они обеспечивали справедливость, их нужно хранить!

— Не понимаю. Если дело решено справедливо, какие ещё записи? Ну, может, само решение… Чтоб не забыть.

И тут раздался дуэт:

— Пресвятая Богородица!

— Ну сколько можно!

Слова на разных языках. Но тон одинаков. Анна с викарием переглянулись. Грек увидел безнадёжную усталость в глазах лекарки, и, будучи истинным представителем бюрократической цивилизации, понял: ученица августы — своя. Ещё не гречанка-ромейка. Но уже не варварка.