Наконец весь материал был отснят. Этому предшествовало несколько походов делегации от съемочной группы с протянутой рукой к спонсорам и увольнение проворовавшегося директора картины. Но до окончания фильма было еще далеко, к тому же впереди маячили существенные расходы на монтаж и озвучивание фильма. Эта работа началась уже в новом 1994 году на «Мосфильме».

В тот год павильоны главной киностудии страны пустовали. Одновременно в производстве находилась кинолента Андрона Кончаловского «Курочка-ряба», вот, пожалуй, и все. Зал озвучивания находился довольно далеко от проходной, и в эти края почти никто не забредал. Текст записывался по следующей технологии. Например в один день записывались все сцены, где присутствовал Армен и я. На следующий сеанс вызывали Бухарова и Армена, и так далее. Я говорю все это к тому, что мы видели лишь отдельные кусочки будущего фильма, в лучшем случае – целые сцены. Оценить его качество как целого фильма нам, непрофессионалам, было трудно. Хотя некоторые слабые точки уже выявились. Так, если во время съемки большинство диалогов казались более или менее жизнеспособными, то уже на стадии озвучивания они казались просто бессмысленными или даже дикими. Порой приходилось придумывать новый текст, подходящий под движение губ в кадре. В один из таких моментов, когда мы со Славой Лагуновым судорожно пытались найти решение одной подобной ситуации и спорили по поводу конкретных слов, в затемненном зале раздался усиленный микрофоном голос звукорежиссера: «Не понимаю, кто здесь режиссер?». В этой фразе сконцентрировалось несколько мыслей. С одной стороны, звукорежиссер хотел осадить меня, подрывавшего своим спором принцип единоначалия в кинематографе. С другой стороны, эта фраза признавала некую некомпетентность режиссера-сценариста, не знавшего нужной реплики.

Да, я забыл сказать, что Армен, узнав о «скрипичном» прошлом Бухарова, начал «строить планы» на Славу как на возможного будущего скрипача «Крематория». На мой взгляд, эта мысль изначально была порочной из-за низкого технического уровня Бухарова. Одно дело взять такого музыканта на этапе зарождения или даже становления группы, совсем другое – приглашать скрипача в коллектив, отметивший десятилетие и имеющий некие обязательства перед собственными слушателями… Думаю, что больше всего Армена в Славе устраивали совсем не музыкальные качества. Мне кажется, что в Бухарове он разглядел человека, готового слепо идти за лидером, не задавая вопросов и не предъявляя претензий. Сразу скажу, такая порода людей очень распространена в театральном мире, где режиссер – царь и бог. И еще одна «замечательная» для Армена и «Крематория» черта была у Славы. Он всегда был готов «сгонять за пузырем»…

Поверьте, я далек от того, чтобы бросить на Славу Бухарова какую-либо тень, больше того – готов отдать должное его талантам. В те времена он был артистичен, по-актерски компетентен и открыт для дальнейшего обучения и совершенствования. По-моему, до того он работал в русском театре одной из прибалтийских республик, но история того театра закончилась после обретения республикой государственной самостоятельности. Поэтому уже первые его шаги на столичном актерском поприще стали весьма успешными. Но для того, чтобы достичь устойчивого успеха и популярности в театральном мире, ему требовалось в течение хотя бы нескольких лет «предлагать себя», пробиваться, трудиться, преодолевая кучу неблагоприятных обстоятельств, таких, как отсутствие жилья в Москве и наличие семьи в Воронеже. Именно в этот момент Армен и предложил ему стать участником известной московской группы, которой зрители аплодировали при одном лишь появлении на сцене. Как вы думаете, какой путь выбрал Бухаров? Как ни странно, он пошел в «Крематорий». Вы спросите: а что же здесь странного?..

Сколько я ни встречал на своем веку людей театра, все они были «заражены» своим искусством, словно наркотиком. Они жили где придется, питались впроголодь, ходили в обносках, терпели порой унизительный диктат режиссера – все ради своего призвания, ради момента выхода на сцену. Слава был одним из немногих, кто согласился променять эту судьбу на иную. Может быть, это произошло из-за того, что, теряя одну сцену, он обретал другую, дотоле недостижимую. Мне казалось, что он должен отдавать себе отчет в том, что хороший скрипач (а именно на эту работу его принимали в группу) из него не выйдет никогда.

Во время нашего перекура в процессе озвучивания мне удалось поговорить с ним. Я считал своим долгом предупредить его о последствиях выбора, а потому спросил у него: «Не будешь ли ты впоследствии жалеть о зачеркнутой карьере артиста? Ты понимаешь то, что совместить это с «карьерой» рокера невозможно?».

Он ответил, что все отлично понимает, но мне показалось, что выбор за него сделал сам ход событий. На актерском фронте стояло затишье, а в крематорских краях жизнь била ключом…

Действительно, а что же в тот момент происходило в группе?

В январе 1994 года в студии Московского Дворца молодежи «Крематорий» начал запись своего седьмого студийного альбома «Танго на облаке». Технология записи была такой же, как на «Двойном альбоме». Правда тогда записывали старые, хорошо отработанные песни, много лет исполнявшиеся на концертах, а нынешний материал, несмотря на почти двухлетнюю проработку, был все же новым и мог преподнести сюрпризы. Но Армен сделал верный шаг. Пусть поздней других участников группы, но все же он понял уровень профессионализма Андрея Мурашова и теперь доверил ему основную роль, аналогом которой в футболе является играющий тренер. Впоследствии на пластинке появится стандартная надпись: «Аранжировки – «Крематорий», но это не больше чем дань замшелой традиции. Правильнее было бы указать, что аранжировки принадлежат Андрею Мурашову. Участие остальных в аранжировке невелико, и даже Армен если и делал что-то в этой области, то лишь выбирал из предложенных Мурашовым вариантов или направлял работу Андрея эмоциональными, но не очень конструктивными пояснениями. Исключение составляли: песня «Квазимодо», начинавшаяся продолжительным басовым проигрышем Третьякова, и заглавная вещь альбома «Танго на облаке», оставшаяся очень близкой к акустическому оригиналу Армена. Кстати, судя по партиям, исполненным женским скрипичным трио, ноты для них расписывал тот же Мурашов (либо кто-то писал их с его слов).

Вообще, с исполнительской точки зрения, альбом был сделан довольно неплохо, да и звукорежиссер Юрий Бурунков поработал качественно. В ряду «крематорских» альбомов эта запись получилась удивительно прозрачной и чистенькой. Скорее всего из-за наличия некоего критерия звучания в лице (и ушах!) Мурашова свойственная группе ложка дегтя не смогла просочиться на запись, и, поверьте, это было колоссальное достижение для «Крематория»…

На одной из самых ранних стадий записи – по-моему, записывали еще барабаны – я заехал на студию. Ритм-секция была занята делом, а Григорян, сидевший в комнате отдыха с Бухаровым и Оразовым, встретил меня демонстративно неприветливо. Все его действия напоминали поведение ребенка, который нашел свою компанию для игры, а остальных окружающих воспринимает как помеху этой игре. Я пожал плечами и поехал домой. В принципе, незадолго до этого он говорил мне, что вызовет меня на студию в необходимый момент, и, вне зависимости от величины своего участия, я буду в равных условиях с остальными членами команды. Я не настаивал на подобных условиях, к тому же предлагал их сам Армен. Я согласился, приняв правила игры, и нечего было приезжать на студию самому.

От Михаила Оразова я знал, что он (Миша) довольно много сил и времени тратит на обслуживание работавшей на студии группы. Если не ошибаюсь, он присутствовал там почти каждый день. Ежедневно присутствовал и Слава Бухаров, хотя ни на одном инструменте на альбоме он так и не сыграл. В какой-то момент я узнал от Оразова, что Армен с помощью Славы пытается записать вторые голоса. До этого Григорян безоговорочно признавал мое главенство в этом вопросе, к тому же все многоголосия для записывавшегося альбома были уже отрепетированы и согласованы с ним. Но эти сепаратистские действия Армена были очень похожи на его методы, так что я нисколько не удивился. Я понял, что он настойчиво пытается оборвать последнюю нить, связывающую меня и группу, а именно найти замену моему умению придумывать и записывать многоголосия.