Комлев передохнул, проглотил подкатившийся к горлу комок.

«В деревне у нас остались одни бабы , старики да недоростки. Намедни опять партию новобранцев увезли. Андрей Жуков, наш заведующий фермой, уехал вместе с сыном Гришкой. Григория ты должен помнить. Правда, он тогда еще маленький был, когда ты первый раз на побывку приезжал. На место Андрея меня поставили. На собрании решили. Живем Мы, люди не завидуют. От работы руки болят, в суставах ломота стоит, едим картофельные калачи, картофельные булки, суп из картошки и каша тоже из нее. Ну да ничего, Никитушка, ты не расстраивайся. Не одни мы так живем. А есть и хуже. Мы все переживем, только бы знать, что все это не зря».

— Товарищи! Вы прослушали сейчас голос тыла, — заговорил Дедов, когда Комлев кончил читать. — Наши отцы, матери, жены ничего не жалеют для нас, фронтовиков. Но они справедливо и сурово спрашивают: почему немцев до Волги допустили? Народ доверил нам свою судьбу. Красная Армия — детище трудового народа — оправдает его доверие. Только что звонил начальник политотдела, сообщил радостную весть: сегодня полностью завершено уничтожение окруженной группировки немцев под Сталинградом. Это первый ответ на вопрос наших матерей и жен!

Дружное «ура!» грянуло в землянке. Люди бросились друг другу в объятья, целовались, жали руки.

Когда волнение улеглось, подполковник Дедов, нахмурив брови, закончил:

— Немцы срочно перебрасывают под Сталинград резервы с других фронтов. «Убей фашистского гада на севере — он не появится на юге» — таков сейчас наш боевой девиз.

И новое «ура!» громыхнуло в ответ.

А потом начался непринужденный разговор.

Скоро ли будет открыт второй фронт? И вообще, думают ли союзники его открывать? О партизанах, о льготах семьям фронтовиков и еще множество различных вопросов было задано в тот вечер заместителю командира полка по политчасти подполковнику Дедову. Беседа затянулась до отбоя.

Только вернувшись в землянку, Комлев распечатал письмо от жены. В конверте — фотография. На коленях матери — Гена и Наташа. Сын смотрит из-под нахмуренных бровей, дочка ручонкой ухватилась за пуговицу на кофточке матери, чему-то улыбается.

Большая часть письма посвящена проделкам ребятишек: Гена залез под кровать и поколотил все яйца в корзине, Наташа начинает ходить и впервые сказала «мама». Только вскользь : — о нелегкой жизни солдатки.

«Каждый день хожу со своим классом на ферму. Вначале, с непривычки, руки и поясница болели, а теперь начинаю привыкать. Главное, ты бы посмотрел, с каким желанием работают ребятишки. Они ведь у меня большие, все-все понимают. Поработают, поработают, а в перерыв играют в войну. Никто не хочет быть фашистом. Сегодня всем учителям за работу в колхозе выдали по килограмму проса. Целое богатство привалило! А Клава Голубева молодец! Взбудоражила весь район. Во все части, где наши земляки служат, отправили посылки».

И в конце письма неизменное: «Ждем быстрее домой, все очень соскучились».

«Ждут, быстрее ждут домой, соскучились, дорогие», — тяжело вздохнув, Комлев опустился на койку. Вспомнился июль 1941 года, Казанский вокзал в Москве. В теплушке стояла Вера с сынишкой на руках. В черных, как смородина, глазах, не было слез, но не было и того радостного блеска, каким они всегда светились для него. Глаза выражали тоску, отчаянье и надежду. Тем, у кого горе выходит слезами — легче. Но Вера ни в радости, ни в горе не плакала. Комлев смотрел на нее внимательно, казалось, хотел запомнить навсегда выпуклый лоб, тонкие брови вразлет, чуть вздернутый нос с синей жилкой на переносице, припухшие губы, всю ее небольшую девичью фигуру, ничуть не изменившуюся после рождения сына.

Очнувшись от воспоминаний, Комлев завернул фотографию в листок бумаги и, положив в карман гимнастерки, раскрыл книгу.

— Ты что, политичный, не спишь? — спросил начавший укладываться Ветров. — Завтра серьезная работа.

— Работа каждый день. Скоро лекция, а я еще не брался за подготовку. Спи, я тебе не помешаю, — ответил Комлев.

Неделю стоит нелетная погода. Трудовой день, который несмотря на полярную ночь, начинается в семь, а кончается в двадцать три часа, не загружен. Теоретическая подготовка занимает не больше шести часов. Остальное время каждый проводит, как умеет.

Дежурный по командному пункту подбрасывает в печь очередную порцию дров, меняет пластинку патефона. Бугров, навалившись на подлокотник дивана, внимательно смотрит на шахматную доску, обдумывая очередной ход. За тумбочкой, на табуретке, Кучеренко, постоянный противник Егора. Сегодня им никто не мешает. За столом четверо, окруженные болельщиками, режутся в «козла».

Со скрипом открылась дверь, вместе с потоком воздуха в землянку влетели хлопья снега. На КП вошли капитан Комлев и техник-лейтенант Голубев.

— Все «козла» забиваете?

— Шлепаем, товарищ капитан, — за всех ответил Мирзоев.

— И не надоело?

— А что же делать? — раздалось сразу несколько голосов. — От лежания распухли.

— Это верно. Все время лежать — можно пролежни нажить, а работы у нас много, — сказал Комлев.

— Какой? — оживились летчики.

— Да взять хотя бы землянки наших мотористов и стрелков. Уж очень они невзрачные. Как вы, товарищи, думаете?

Летчики с недоумением посмотрели на замполита.