Шрифт:
— Приди к моей кровати, и пусть любовь... Его наградили громкими аплодисментами. Зак нежно улыбнулся Джилл, отхлебнул пива из стоящей на стуле кружки и повернулся к бородачу, чтобы сказать тому пару теплых слов, но бородач исчез. Вероятно, ушел с последними словами песни: вышибала как раз закрывал за ним дверь. Старик с нелепыми усами сидел один, в недоумении глядя на ладонь. Ни один из них не знал, что старик уже мертв. Он поднялся и тоже вышел из зала, под стихающие аплодисменты.
И черт с тобой, решил Зак. Поставил кружку на стул и махнул рукой Джилл, приглашая ее за кулисы:
— Благодарю вас, друзья, а теперь нам с Джилл пора пообщаться наедине...
«Юпитеры», освещавшие сцену, погасли.
Многие музыканты, достигнув успеха, словно сходят с ума, требуя королевских почестей, окружая себя абсурдной роскошью. Причина проста: до того, как они поднялись на вершину, к ним относились как к свиньям. Пока музыкант не завоюет места под солнцем, все, будь то публика, или агент, или звукозаписывающая фирма, так и норовят вытереть об него ноги. Эд Финнигэн сам был музыкантом, так что испытал все это на собственной шкуре. Он, к примеру, знал, что комната отдыха со звуконепроницаемыми стенами для артиста — бесценная жемчужина, и сумел, не сильно потратившись, побаловать музыкантов таким пустячком. Параллельно восточной стене музыкального зала и в пяти футах от нее он поставил вторую звуконепроницаемую стену. В результате получился коридор, в котором двое с гитарами могли прохаживаться, чтобы снять напряжение, не задевая друг друга. Кто-то мог репетировать, кто-то — настраивать инструмент.
А как приятно зайти туда после выступления, после чудовищных затрат энергии, чтобы пропустить первую за вечер рюмочку, скрыться от глаз поклонниц, сбросить пропитанную потом маску и вновь стать самим собой. Северная дверь, всегда запертая снаружи, вела к автомобильной стоянке, южная — непосредственно на сцену. Со стороны зала к двери крепилась табличка со следующей надписью:
«Если артисты хотят поболтать, дать автографы, выпить с поклонниками, принять от них сувениры или обсудить возможность своего выступления на свадьбе вашей дочери, они оставят дверь открытой, и вы ничего этого не прочтете. ПОЖАЛУЙСТА, НЕ ВХОДИТЕ.
НЕ СТУЧИТЕ, ЕСЛИ МОЖЕТЕ БЕЗ ЭТОГО ОБОЙТИСЬ.
УВАЖАЙТЕ НАС И МЫ ПОРАДУЕМ ВАС ОТЛИЧНОЙ МУЗЫКОЙ. Заранее благодарен, Финнигэн».
Это было святилище.
Зак обычно сходил со сцены выжатый, как лимон. Джилл после его выступления так и искрилась энергией. К счастью, равновесие достигалось с помощью марихуаны: Зака она заряжала энергией, Джилл — успокаивала. «Косячок» после выступления вошел в привычку, и они уже думали о нем, уходя из зала. В тот вечер они курили не «косячок», а целую сигару из травки, новинку, усиленно продвигаемую на рынок GMI с рекламным стишком: «Нашу сигару дольше курить — большего кайфа вам не словить!»
Зак лежал на ковре, наблюдая, как тонкий дымок медленно поднимается к потолку. Но вот сработал внутренний таймер и он выдохнул дым, наполнявший легкие.
— Дай-ка мне пачку. — Он приподнялся на локте.
Джилл, только затянувшись, передала ему сигару и пачку.
Зак повертел пачку в руке, осмотрел со всех сторон, кивнул.
— Восхитительно. — Он начал выходить из послеконцертной апатии. Вновь затянулся, выдохнул. — Просто восхитительно.
Джилл вопросительно посмотрела на него, едва не закашлявшись.
Зак выпустил еще одну струю дыма.
— Смотри. «Гарантированные 100 процентов чистой марихуаны». Понимаешь, что это значит?
— Это значит, что я не сойду с ума, но уж заторчу на всю катушку.
— Нет, нет, я про сигары вообще. Помнишь, какая погода была прошлой весной? Половина полей конопли, принадлежащих GMI, тридцать два дня мокла под дождем. Дождь — это благо, если собираешься торговать канатами, и вред, если твои потребители — курильщики. Стволы растут, словно бамбук, а листочки остаются крошечными, и действительно надо выкурить целую сигару, чтобы заторчать, — Зак усмехнулся. — Так что они делают? Выкидывают на рынок сигары. Да еще обставляют все так, будто готовились к этому не один год. Это чистая марихуана, тут они правы, но надо быть полным идиотом, чтобы выкурить целую сигару из качественной «травки». И, готов спорить, они смогут подгрести под себя немалую часть рынка. Удовольствия от них больше.
— Почему? — спросила Джилл. — Почему больше? Из-за того, что они толще и длиннее?
И это тоже, — признал он. — Когда я еще курил табак, я знал, что сигары крепче и шикарнее, но не мог себе их позволить. А эти ценой не очень отличаются от «косячков». Если и дороже, то на десятицентовик на каждую затяжку. Слушай, а чего тебе они не нравятся?
Она затянулась, помолчала, словно обдумывая ответ на его вопрос, внезапно посмотрела ему в глаза.
— Ты возбуждаешься, когда смотришь, как я курю?
Он покраснел до самых волос.
— Только честно? Как ты поешь в нашей песне. Верь мне и будь честной.
— Ну... я как-то об этом не задумывался... Тут у обоих одновременно вырвалось: «Дерьмо собачье», — и они рассмеялись.
— Да, возбуждает, — признал Зак.
Джилл долго смотрела на сигару, глубоко затянулась.
— Тогда я буду курить их, не переставая.
Она протянула сигару Заку и начала переодеваться, превращая этот рутинный процесс в маленький спектакль.
Живем вместе уже восемь месяцев, думал Зак, а она по-прежнему все обставляет так, словно обольщает меня впервые. Что за женщина!