— Его назначили помощником командира взвода, — нехотя ответил Антон. — В общем, неплохо справляется. Он собирался какие-то стихи тебе передать.

— Вот как? — сказала Жанна и неожиданно добавила: — Почитаю с удовольствием. Пусть приносит. Можешь даже пригласить его к нам в гости, — продолжала сестра и ехидно улыбнулась. — Конечно, после того, как вы наденете новую форму.

Встреча с Бархатовым, когда он будет одет в смешной мундирчик, представлялась Жанне куда менее опасной. В крайнем случае всегда была возможность проехаться насчет «трамвайного кондуктора» и тем пресечь любые комментарии насчет ее попытки стать «спецшкольницей».

Донченко не замедлил передать приглашение сестры, и Аркашка Гасилов неожиданно обнаружил возросший интерес к стихам Бориса Смоленского.

— Как будто ты обещал их переписать, — напомнил Лека Бархатов.

— Ничего я не обещал, — возмутился Гасилов. — Тем более для девчонок.

— Ну ладно, я пошутил, — соврал Бархатов. — Почитай нам что-нибудь еще…

Гасилова не требовалось долго уговаривать. Аркашка растаял, но стихи читать все же воздержался. Вот песня другое дело. Борис Смоленский сочинил ее на Аркашкиных глазах. Правда, она не про Ленинград, но все равно настоящая морская…

Гасилов пел первым голосом, высоким и чистым. Недаром его сразу взяли в солисты школьного хора. Аркашке очень хотелось, чтобы песня понравилась, и он старался изо всех сил. Но Димка не мог слышать без смеха, как тоненький «гогочка» выводил слова сожаления насчет «фартовых девочек» и еще о том, как ему больше «клешем не утюжить мостовые». Аркашка в клешах. Вот потеха. Его ведь наверняка в школу за ручку водили.

— Как?.. Я не ослышался? — воскликнул кто-то в стороне. Толпа слушателей разомкнулась, и все увидели военрука.

— «И Вера Инбер, Бабель из Одессы», — напевая, смеялся Радько. — Но почему я этой песни не знаю?

— Просто шутка, — смутился Гасилов. — Ее написал мой знакомый. Он студент Ленинградского института водного транспорта. На судоводительском факультете.

— Неплохо, — одобрил Радько. — Я ведь тоже родом из Одессы. Прошу вас переписать для меня слова.

Аркашка выполнил просьбу с удовольствием, военрук — это не какая-нибудь девчонка. Скоро весь второй взвод, а затем и другие подразделения голосили хором: «Ой, мамочка, роди меня обратно!»

С легкой руки военрука популярность «Одессы-мамы» росла с каждым днем, а вместе с ней и популярность солиста Гасилова. Хотя Рыжий Политура воспротивился включению песни в репертуар самодеятельности, ее пели и так.

Димка захотел познакомиться с автором текста. Гасилов пообещал. А Лека Бархатов на своей просьбе больше не настаивал. Не все ли равно, что поднести Жанне: стихи или новую песню. Гораздо важнее, что предлог теперь уже есть. Только оставалось получить обмундирование.

Жанна тоже готовилась к встрече. Местная комсомольская пресса предоставляла для этого немало возможностей.

— У вас учится такой Тырва? — однажды спросила у Антона сестра.

— Мы в одном взводе, — сказал Донченко как можно небрежнее и не удержался, чтобы не съязвить: — Помнишь, он тебе еще сказал: «Какой из тебя моряк?»

— Который семафор свободно читает? — отчего-то обрадовалась Жанна. — Посмотри, про него в газете напечатано.

Заметка называлась «По сигналу воздушной тревоги».

«…В особенности хорошо работали юные бойцы. Командиру пожарного звена комсомольцу Роме Тырве шестнадцать лет… В прошлом году, после окончания курсов, он был назначен командиром… У Ромы несколько оборонных значков…»

Антон засомневался. Он никогда не видел значков у Раймонда. Даже когда назначали командиров отделений.

— Спроси! — потребовала сестра. — И заодно можешь передать от меня привет!

Непонятно, зачем это ей понадобилось, но Антона тоже заинтересовала заметка. Все сходится: и возраст, и редкая фамилия…

— Ты живешь не на улице Писарева? — осторожно спросил он Раймонда на перемене.

— Ну и что? — пожал плечами Тырва.

Тогда Донченко вытащил «Смену» и прочитал:

— «В 21 час 45 минут во дворе огромного дома прозвучал сигнал воздушной тревоги…»

Дальше Антон запнулся, как репродуктор, на полуслове, потому что собеседник не выразил ни удивления, ни восторга. Наоборот, Раймонд взял у него газету, бегло просмотрел и, возвращая назад, сказал: