Присылайте свои литературные пробы и далее. У Вас все данные для того, чтобы писать. Но не увлекайтесь этим сразу чрезмерно. Сначала убедитесь в своих силах, постепенно приобретайте стаж и никоим образом не отходите от службы. Только служба и морская профессия откроют Вам настоящие пути в литературе. Это дело проверенное. Морские писатели должны быть солеными, опытными моряками, их кругозор должен быть весьма широким».

Ах, как долго шли к нему эти добрые и такие нужные слова! И как непросто было теперь воспользоваться ими!.. К. этому времени Голованов был вынужден демобилизоваться. И хотя продолжал корреспондентскую деятельность и даже выходил в высокие полярные широты на атомоходе «Ленин», морская служба осталась позади. Да и многолетняя газетная работа успела сказаться на его стиле, почерке, на отношении к слову. Ведь он уже давно не помышлял о литературе.

Фактически все требовалось начинать заново — вторая писательская молодость пришла к нему после сорока. Но так много пережитого и увиденного осталось в памяти и душе, такая вера в свои силы, такое упорство и целеустремленность были привиты ему еще с юношеских, «спецовских» лет, что отставной капитан 3-го ранга решительно взялся за перо. Он заново перечитал и «перепахал» рукопись той, самой первой повести. И одновременно приступил к повести «Матросы Наркомпроса», видя в том самый первый, самый большой долг перед своим поколением. Над темой этой повести К… П. Голованов продолжает работать до сих пор.

Разумеется, читатель сам отыщет ключ к этой книге, составит мнение о ней.

Кого-то захватит ее романтический пафос и озорной добрый юмор, кто-то увлечется непростой историей становления воссозданных здесь юношеских характеров, в которых причудливо сочетаются откровенное мальчишество, самолюбие, жажда знаний, мечта о кораблях и океанах, возрастающее сознание своей ответственности перед народом и временем. Здесь дружат и влюбляются, ссорятся меж собой, «воюют» с нелюбимыми преподавателями и тянутся к тем, кто умеет творчески-вдохновенно передать свои знания. Очень сложные отношения складываются и в преподавательской среде — вынужденный «симбиоз» штатской, «наркомпросовской», и военно-морской педагогики порождает многие неожиданные проблемы и конфликты, разрешать которые приходится на ходу, нащупывая непривычные методы работы, двигаясь по нехоженым тропам. И все это развертывается в тревожной, грозовой атмосфере надвинувшейся в упор войны.

В этом последнем плане перед нами произведение исторически достоверное, можно даже сказать, в какой-то мере документальное, открывающее еще одну страницу нашей жизни в самый канун великого испытания. Ее не назовешь эпохальной, эту страницу, — автор рассказывает нам историю всего лишь одного-единственного ученического коллектива, притом весьма специфического по своей природе. Но, вглядевшись попристальней, можно увидеть здесь нечто очень важное: процесс формирования высоких духовных качеств и, если угодно, повседневную черновую работу «лаборатории» воинского и гражданского подвига, к которому исподволь, незаметно готовят своих беспокойных и таких разных питомцев работники спецшколы.

«Наверное, не стоило бы писать книгу только для тех, кто сам прошел через все это, — пишет в издательство контр-адмирал Д. Э. Эрдман, познакомившийся с рукописью повести. — Книга обращена к нынешней молодежи, и я убежден, что повесть К. Голованова должна усилить интерес у нынешних 15 — 17-летних ребят к юности своих отцов и матерей. На этой основе в каждой семье может возникнуть серьезный разговор о любви к Родине, о верности долгу, об отношении к учебе, о настоящей, требовательной дружбе и многих дорогих для нас идейных и нравственных понятиях».

Думаю, что это сказано справедливо и верно.

Вс. Сурганов

Так я стоял, волной облит,

Под этот звон и гул

Вдали увидел корабли

И руки протянул { [1] }.

— Кто последний? Я за вами! — привычной скороговоркой выпалил Димка Майдан и, вдруг оглядевшись, сообразил, что безнадежно опоздал. Очередь цепочкой вилась по вестибюлю, подпирала стены приемной. Димка вообще презирал очереди и, энергично работая локтями, ввинтился в толпу, продираясь поближе к заветной двери директорского кабинета.

— Очень торопишься? — спросили его откуда-то сверху. — Ты не в трамвае.

В этот момент Димка уставился на две ноги, которые оканчивались прорезиненными теннисками таких размеров, что они больше напоминали не обувь, а лодки, зашнурованные брезентовыми чехлами. Димка ощутил себя лилипутом в стране великанов, и его напор отчего-то увял. Ему ничего больше не оставалось, как вернуться в хвост очереди и терпеливо дожидаться решения своей судьбы.

Массивные стены старого здания «о восьми кирпичах» едва защищали от августовской жары. Духоту разгоняли газетами. Вернее, газетой — в руках у каждого как мандат мелькал один и тот же номер «Ленинградской правды» недельной давности. Тот самый номер, где на четвертой странице была напечатана информация — всего пять строчек — о начале приема заявлений. А Димка еще надеялся, что на заметку, может быть, не все обратят внимание. Но у газеты был слишком большой тираж.

Очередь негромко гудела разговорами, которые сливались в монотонный шум, как от трансформатора.

— Не мерзнешь? — спросил Димкин сосед у парня в синем морском кителе и настоящих суконных клешах.

— Форма! Просто привык, — мужественно ответил тот. Хотя на шерстяном кителе явственно обозначились влажные разводы, парень даже не расстегнул крючки стоячего глухого воротничка.

— А я испугался. Неужели, думаю, малярия? — не отставал мальчишка в выцветшей футболке. — Ты смотри, с малярией медкомиссия не пропустит.