— Люди лучше пишут в комфортной для себя обстановке, — пояснил Генри, кивком указывая на мужчину и женщину.

Оба не обратили на нас никакого внимания, и мы пошли по вьющейся дорожке по казавшемуся бесконечным лабиринту домашних и служебных кабинетов, гостиных и библиотечных отсеков. Я никого не узнавал. Вирджиния и остальные гости с вечеринки, несомненно, работали на каком-то другом этаже. Генри провел меня мимо десяти, двадцати, тридцати индивидуализированных открытых с одной стороны комнат, где трудилось низшее сословие Писателей Писем. Пехота.

Я поймал себя на мысли, что такой огромный «крольчатник» никак не мог поместиться на одном этаже здания, в которое я вошел, но почему-то не подверг свое открытие сомнению. Тогда не подверг. Меня интересовало другое.

Письма.

В конце концов мы добрались до моего рабочего пространства. Генри остановился перед отсутствующей четвертой стеной.

— Вот мы и пришли!

Помещение не было точной копией моего домашнего офиса, даже не комнатой, в которой я жил подростком. Эту комнату я никогда раньше не видел: тесное, странное помещение, которое вполне могло быть кабинетиком в глубине магазина грампластинок. Стены были оклеены перекрывающими друг друга постерами разных музыкальных групп и исполнителей, а в воздухе чувствовался едва уловимый аромат старины, за которым пробивался легкий запах подплесневевшего картона: запах старых грампластинок. Сначала я решил, что они совершили ошибку — Ага! И они совершают ошибки! — однако почти сразу я понял, что чувствую себя здесь как дома, даже комфортнее, чем в своем собственном доме. На постерах были мои любимые музыканты, их лучшие альбомы, их лучшие туры. Обстановка не вполне мне знакомая, но с которой отчаянно хотелось познакомиться.

Они не совершили ошибку.

Они знали меня лучше, чем я сам себя знал.

Я оглянулся на извилистую дорожку и почему-то подумал о Красной Шапочке, идущей через лес к своей бабушке.

— Я должен проходить весь этот путь каждый день?

Генри рассмеялся.

— Господи! Конечно же нет. Здесь есть дверь. — Он пересек комнату, открыл дверь, которую я принял за дверцу стенного шкафа. Я увидел коридор, а напротив — дверь кабинета Генри. То есть получалось, что моя дверь — та самая, через которую мы сюда вошли.

У меня слегка закружилась голова, но я не потрудился спросить, как это возможно. Мне было безразлично. Я просто кивнул.

— Туалет дальше по коридору, — сказал Генри. — Вторая дверь слева.

Я обошел видавший виды стол и между кучей музыкальных журналов и коробкой фигурок мультяшных персонажей увидел старую пишущую машинку «Ройял», точно такую, как моя первая. На приставном маленьком столике стоял современный персональный компьютер со струйным принтером. Я уселся в потертое вращающееся кресло, и оно оказалось словно подогнанным к моему телу.

Генри улыбнулся:

— Территория волшебства.

Я поднял на него глаза:

— И что же именно я должен делать?

Он объяснил. Сначала, сказал он, мне будут давать задания: писать определенные письма определенным людям. Инструкции, конечно, мне будут передавать в письмах. Ежедневно. Я буду вскрывать свою корреспонденцию и следовать полученным указаниям. После краткого испытательного срока я стану свободным художником, смогу писать на разные темы без ограничения количества писем и только с самыми общими пожеланиями относительно их содержания.

Я кивнул.

А что, если я не оправдаю их ожиданий? Что, если не смогу представить требуемое количество писем? Что, если мои письма окажутся очень плохими? Я не озвучил эти вопросы, но они вертелись у меня на языке. Пожалуй, если я провалю несколько заданий, меня уволят за непригодностью после испытательного срока.

Или подвергнут пыткам.

И новые рекруты услышат мои вопли.

Опять же мне было все равно. Я любил писать письма. Я сознательно выбрал этот наркотик. Моя мания, как любая другая, поглощала до такой степени, что все остальное меня не трогало. Даже если бы я захотел отказаться от их предложения, то не смог бы это сделать. Соблазн был слишком велик, а я был слишком слаб. И когда мне поднесли все это на серебряном блюдечке, я не смог устоять.

— У нас тут очень непринужденная атмосфера, — заверил меня Генри. — Как вы сами убедитесь, наша работа не совсем обычная, а мы — не совсем обычные служащие. — Он хихикнул. — Когда я впервые попал сюда, мне казалось, что я умер и попал на небо.

— А сейчас? — спросил я, внимательно глядя на него.

Он улыбнулся и отвернулся, но я успел заметить выражение его лица: иначе как замешательством я бы его реакцию не назвал.

— Мы здесь выполняем важную работу.

Больше Генри ничего не сказал, и я опять понял, что эта тема не обсуждается.

Я высвободился из уютных объятий рабочего кресла.

— Итак… когда я должен приступить к работе?

— Сейчас, если не возражаете.

— Рабочее время?

— Как захотите. Большинство из нас занято с утра часов до трех дня, жесткого регламента нет. Вначале вы будете работать столько, сколько потребуется для выполнения ваших заданий. А потом… — Он пожал плечами.

— А что мне делать в свободное от работы время?

— Да что пожелаете. — Генри положил ладонь на мое плечо, и я снова почувствовал нашу неразрывную связь. — Мы говорим — работа, но на самом деле это не так. Это жизнь, новая жизнь, предел мечтаний таких людей, как мы. — Он с улыбкой протянул мне конверт. Должно быть, Генри давно держал его в руке, но я его не замечал, и теперь конверт словно появился из воздуха, как по волшебству. — Держите. Почему бы вам не заглянуть внутрь?