— При чем здесь пришельцы? — прервал Терехов.

Он стоял, переминаясь с ноги на ногу, в коридоре ждала Жанна, Олег тоже ждал, но не здесь, он был у себя в отделении, перелистывал страницы уголовного дела, но мыслями был в голове у Терехова, и это Олег, не сдержавшись, сказал «При чем здесь пришельцы?». Терехов был того же мнения, а потому от себя добавил:

— Чушь все это.

Разговаривая, Терехов разглядывал поверхность Вариного стола. Варя успела прочитать текст предисловия, а потом, что-то в себе поняв и приняв быстрое и неудержимое решение, все оставила и пошла…

Где листок? На столе было много бумаги — стопкой, вразброс, в папках и просто так, с отпечатанным текстом, листы, исписанные авторучкой, и чистые…

Вот.

Лист лежал наполовину прикрытый стопкой распечаток — кто-то уже после ухода Варвары принес и положил сверху. Терехов вытащил лист, сложил вчетверо и сунул в карман пиджака.

Что теперь?

Ничего, — сказал Ресовцев. — Будете готовы — поймете. А пока живите в этом… в таком…

— В каком? — пробормотал Терехов. — Вполне приемлемый мир. Я привык. Каким окажется тот…

Мириться лучше со знакомым злом, — процитировал Ресовцев, — чем бегством к незнакомому стремиться.

— Конечно, — сказал Терехов. — Боязнь страны, откуда ни один не возвращался…

— Что? — переспросила Белла Константиновна, прервав нескончаемую речь. — Вы что-то сказали, Владимир Эрнстович?

— Не знаю, стоит ли мне идти в милицию. Что я скажу? Не было в нашем с Варей разговоре ничего особенного. Обычный треп. До свидания…

Он вышел в коридор, достал лист из кармана и, разорвав на мелкие части, бросил в урну.

— Добрый вечер, дорогой Владимир Эрнстович! — нараспев проговорила Лидия Марковна, выглянув из своей квартиры, когда Терехов поднимался по лестнице.

— Добрый вечер, — рассеянно отозвался Терехов, споривший в это время с Олегом о том, морально ли и правильно ли сообщать людям истину об их действительном предназначении и истинном способе существования в многомерном мире. Олег полагал, что говорить нужно, даже кричать, если никто не захочет слушать и понимать. И напрасно Володя с Эдиком уничтожили предисловие, это код, мантра, самые нужные для каждого слова, все должны знать их прежде, чем читать «Элинор».

Почему я должен решать, каким быть человеку? — возразил Терехов. — В каком мире жить?

Даже я не готов. Мы не готовы.

— Входи, — сказала Жанна, впустила Терехова в прихожую, поцеловала его в губы, и он ответил, но думал о другом и не почувствовал не только сладости, но даже возбуждения.

Не думай об этом сейчас, — сказала Жанна. — Пока мы здесь, мне это необходимо, я должна ощущать себя женщиной, желанной, такой, какая тебе нужна…

Да, да, да, — сказал Терехов, и что-то изменилось в нем и вокруг: он не в прихожей был, а в комнате, но не в той, где стоял привычный ему диван и привычный ему стол и где висел на стене знакомый ему пейзаж; комната, в которую он вошел с Жанной, была меньше, и потолок был ниже, и стола в ней не оказалось, диван стоял, но не тот, а короткий, с приятного, опалового цвета, обивкой, лечь на такой диван было невозможно, а сидеть, наверно, очень удобно — сидеть вдвоем, обнявшись; они с Жанной так и сделали.

Перед ними на выкрашенной светло-зеленой масляной краской стене была нарисована рамка, обычная, под темное дерево, выпуклая на вид, большая, метра полтора в высоту и больше двух в ширину. Внутри рамки была стена, и Терехов подумал, что это верх примитивизма — нарисовать стену, на которой повешена картина, — но что-то опять сдвинулось в его сознании, он потерял Жанну, хотя она сидела рядом и плечом, локтем, ладонью правой руки он ощущал ее присутствие. Олег исчез тоже, и Ресовцев пропал, Терехов остался один — он и рама, — и внутри картины наметилось какое-то движение, но исчезло.

Не может все оказаться так просто — подойти к стене, войти в нарисованную раму, перешагнуть, будто заборчик, и все: будет новый мир, новая жизнь, старую не вернуть, это страшно, но тогда они будут вместе, даже не вместе, а просто одним существом — он, Жанна, Олег, Эдик и кто-то еще, и еще что-то…

Только шаг.

Слишком просто, банально и, скорее всего, неправильно. Наверняка не для того эта картина, и эта комната, и эти мысли.

А для чего?

Он остался один. Значит, должен что-то для себя решить.

Он знал, что Жанна рядом, но ощущение ее присутствия исчезло, и ему стало страшно, захотелось вернуть ушедшее мгновение. Он мог вернуть все, и все повторить, для этого нужно было всего лишь…

Что?

Стать собой. Настоящим. Но тогда они с Жанной, Эдиком и Олегом окажутся частью чьего-то «я», и что тогда останется от их личных отношений, которые он старался сохранить?

Хватит. Ты можешь стать, наконец, собой, Терехов? Или способен только писать длинные, повторяющие друг друга истории?