— Да, да, да, признаюсь. Я убил этого человека. Я, Господи! Да, да, да…

К утру Терехов забылся — это даже не сон был, а провал в другую реальность, призрачную, несуществующую, где литературные персонажи вели с ним разговор, о чем-то спрашивали, в чем-то обвиняли, он молча слушал и в то же время прекрасно понимал, что вроде бы дремлет, и, хотя глаза его были закрыты, он почему-то ясно видел, как по ковру на расстоянии вытянутой руки полз большой рыжий таракан, противный и нахальный; нужно было прибить гада, но как сделать это во сне, глядя из призрачного мира в реальный и ощущая, что ничего изменить невозможно?

После ухода этой женщины (Терехов даже мысленно не называл ее ни по имени, ни по фамилии — только «эта женщина»), он снял с полки «Вторжение в Элинор» и, завалившись на диван, — не переодевшись даже, а только скинув свитер, потому что в комнате почему-то стало жарко, хотя все еще не топили, — принялся читать внимательно, строчку за строчкой. Он перечитывал роман не один раз и хорошо его знал, — то есть, ему казалось раньше, что знал. Сейчас он читал книгу будто впервые. Видел текст иными глазами — глазами автора, Эдуарда Ресовцева, и Левию, дочь президента выдуманной страны Элинор, узнал теперь сразу — конечно, это была она, эта женщина: и внешне, насколько автору вообще удавались описания внешности персонажей, и, главное, по характеру, который чувствовался, несмотря на то, что Ресовцев почти не описывал душевные переживания героини — в романе слишком много было, по мнению Терехова, диалогов; действия, впрочем, тоже оказалось более чем достаточно, правда, не такого, к какому привык читатель — без погонь, стрельбы, крови и разборок, это было скорее интеллектуальное действие, переживания персонажей оставались за текстом, их приходилось угадывать; если еще вчера играть в эту игру Терехову не хотелось и больше всего он мечтал избавиться, наконец, от романа — пусть книга выйдет, и все, забыли, — то сегодня он вчитывался в каждое слово и узнавал, узнавал…

Будто, захлебываясь, пил из холодного источника.

Неужели Ресовцев полюбил эту женщину с первого взгляда, увидев ее в компании студентов? Левия (то есть, эта женщина) оказалась в компании случайно… Впрочем, детали на самом деле не имели значения, Ресовцев мог бы и не писать о встрече, она была интересна разве что ему самому и ей, этой женщине, а теперь и Терехову. А интересное началось потом, когда Левии и Ноэлю пришлось все бросить и идти, ехать, мчаться, удирать, догонять…

И была удивительная ночь под чужими звездами, на самом деле чужими, даже не созвездия изменились, как это обычно описывают фантасты, перемещая своих персонажей в другую звездную систему, — изменились именно сами звезды, они не свет в мир посылали, а лучи мыслей, идей, и как же удалось автору словами описать то, что и представить себе почти невозможно?

В ту ночь они были вместе, а потом Ноэль предал Левию, у него была на то уважительная причина, то есть ему казалось, что спасение народа — уважительная причина для того, чтобы бросить женщину на произвол судьбы, не объяснив истинного смысла своего поступка. Так было нужно по сюжету, но ведь сюжет придумал автор, никто его не тянул за фалды, никто не приказывал. И предал Ресовцев эту женщину, похоже, по-настоящему, в реальной жизни, было между ними что-то, — именно этот эпизод, похоже, привел ее в смущение, что-то она здесь поняла такое, чего Терехов понять не мог, потому что все-таки, несмотря на описания, не знал всей подноготной их отношений.

Ноэль становится убийцей — на глазах Левии. Он вынужден убить, но убивает невинного, случайного, и долго потом (три главы, почти сорок страниц текста) доказывает всем — и Левии прежде всего, — что убитый на самом деле был врагом, страшным и беспощадным, но эта женщина думает иначе, для нее убийство есть убийство, смерть есть смерть…

Погружаясь под утро в серую бездну, которая ни сном не была, ни явью, Терехов успел подумать, что теперь смог бы подобрать в разговоре с этой женщиной иные слова. Смог бы, но не станет ее искать, ни за что, никогда. Поговорили — хватит.

Утром долго звонил телефон, Терехов слышал трезвон из своего сумеречного мира, он потянулся даже, чтобы поднять трубку, но в результате только заснул окончательно — провалился из призрачной серости в плотную, беспросветную черноту.

— Опять «винчестер» полетел? — спросил Сергей, когда Терехов взял его за локоть в подъезде и с просительными интонациями принялся говорить что-то о необходимости и одновременно невозможности получения информации.

— Нет-нет, — сказал Терехов. — С компьютером все о'кей.

— А я читал ваш новый роман, — неожиданно заявил Сергей. — Точнее — пробовал. До двадцатой страницы дошел и потух. Ну, вы совсем… Фэнтези не фэнтези, триллер не триллер, а любовных романов я не читаю — любви мне в жизни хватает.

Терехов с невольным уважением посмотрел на юного знатока и подумал, что сам даже сейчас не смог бы выговорить эти слова с такой же уверенностью.

— Не понравилось, значит? — спросил Терехов, соображая, как вернуть разговор в нужное ему русло.

— Нет, — решительно отрезал Сергей и неожиданно добавил: — А если вы хотите выяснить, кто на ваш комп порчу навел, то можно попробовать. Правда, возни много.

— Это можно? Ведь «винт» отформатирован, я в этом не разбираюсь, но информации там уже нет…

— Обижаете, Владимир Эрнстович, — выпятив губу, сказал Сергей, изображая до глубины души оскорбленное самолюбие. — Конечно, я сохранил что мог. Не так уж много, но почтовые установки уцелели, иначе как бы вы с нового «винта» свою почту читали?