Выразительное лицо Тони Морелла помрачнело.

— Смахивает на инквизицию, не так ли?

— Может быть. Не знаю. Вопрос к судье.

— Но есть у него право на такие поступки? — настаивал Морелл.

— С технической точки зрения, да.

— А с моральной?

— Ах, с моральной! — сухо улыбнувшись, отмахнулся Барлоу.

Констанс чувствовала, что общение идет явно не по плану — в нем присутствуют какие-то подводные течения, смысла которых она не могла уловить. У нее было смутное ощущение, что Фред Барлоу едва ли не догадывается, что она собирается сообщить. Так что Констанс сделала решительный шаг:

— Рада это слышать. То есть это было бы плохой приметой или оставило бы по себе дурной осадок, если бы сегодня произошло нечто подобное. Я очень счастлива, Фред. Мы с Тони решили пожениться.

На этот раз Фред глубоко засунул руки в карманы брюк. Несмотря на все старания сдерживаться, у него побагровели скулы; он преисполнился предельной ненависти к этому невольному признаку волнения. Он понурил плечи под черной мантией и, уставившись в землю, стал раскачиваться на пятках, словно оценивая сказанное.

— Поздравляю, — сказал он. — Старик знает?

— Нет. Мы приехали сообщить ему, но ты же знаешь, как это бывает в последний день сессии. Сегодня вечером он едет к побережью, где мы с ним и увидимся. Но, Фред, сегодня вечером и ты едешь в свой коттедж, не так ли?

— То есть вы хотите, чтобы я сообщил ему эти новости. Так?

— Ну, как бы намекнуть ему. Пожалуйста, Фред! Ты же сможешь, правда?

— Нет, — подумав, отказался Барлоу.

— Не сможешь? Но почему?

Барлоу ухмыльнулся. Взявшись за отвороты мантии, словно обращался к присяжным, он склонил голову набок.

— Примерно двадцать лет, — мягко сказал он, — когда ты только училась ходить, а мне было двенадцать лет, я возился с тобой и заботился о тебе. Я решал за тебя арифметические примеры и делал упражнения по французскому, когда ты ленилась делать их сама. Когда ты попадала в неприятности, я вытаскивал тебя. Ты милая девочка, Конни, и твоя привлекательность не имеет границ, но тебе никогда не было свойственно чувство ответственности. Если ты собралась выходить замуж, тебе самой придется этим заниматься. И не только. Это лишь часть той грязной работы, которую ты должна сама делать. А теперь прошу простить меня. Я должен возвращаться к своему клиенту.

Девушка вскочила на ноги.

— Тебя это просто не волнует! — закричала она.

— «Волнует»?

— Ты и Джейн Теннант… — Она спохватилась. Затем презрительно продолжила: — И ты тоже боишься его, как и все прочие!

Барлоу не ответил. Он повернулся к Тони Мореллу и отпустил что-то среднее между поклоном и формальным кивком. Развернувшись, он в развевающейся мантии неторопливо двинулся по дорожке в обратный путь. Даже хвостик парика, казалось, красноречиво покачивался.

Мистер Морелл, который, казалось, мрачно размышлял на какую-то другую тему, встрепенулся и улыбнулся Констанс.

— Не обращай внимания, моя дорогая, — успокоил он ее. — Это в самом деле вряд ли можно считать его заботами. Ты же знаешь, я сам в состоянии справиться с этой ситуацией, — блеснул он улыбкой.

— Но, Тони… Кроме всего прочего, у тебя ужасно плохая биография, так ведь? Я хочу сказать, в глазах других людей.

— Увы! — с юмором согласился мистер Морелл. Он прищурился. — Это имеет для тебя значение?

Страсть, с которой она ответила, удивила даже его самого.

— Ни за что на свете! Я… я скорее из-за этого восхищаюсь тобой. И, ох, Тони, я так люблю тебя! Но… — Снова она замялась, щелкая замком сумочки. — Но что скажет мой отец?

Глава 2

На следующий день судья Айртон сидел в гостиной своего приморского бунгало за партией в шахматы с доктором Гидеоном Феллом.

Бунгало не отличалось особой изысканностью, да и участок прибрежной полосы рядом с ним тоже не особо ухожен. Те его друзья, которые знали подчеркнутую утонченность Хораса Айртона и его едва ли не кошачью любовь к уюту, были искренне удивлены, узнав, что он здесь обосновался. Судья Айртон терпеть не мог пешие прогулки: и в Лондоне, и в его окрестностях он старался и шага лишнего не сделать, если появлялась возможность воспользоваться лимузином. В стремлении к устраивающему его образу жизни он не считался с тратами — и, по мнению некоторых, они заметно превышали его доход. Городское жилище на Саут-Одли-стрит, сельский дом в Беркшире судья оборудовал ваннами совершенно сибаритского характера и самой современной домашней техникой. Он отдавал должное изысканным блюдам и напиткам. Его большие сигары, его наполеоновское бренди (подлинное) и его преклонение перед французской кухней — все было настолько известно, что ни одна карикатура на него не обходилась без этих деталей.

Но истина заключалась в том, что судья Айртон, как и все мы, питал иллюзии относительно морского воздуха и простого образа жизни.

Каждый год, обычно в конце весны или начале лета, он начинал сдержанно сетовать на здоровье. Для таких сомнений у него не было оснований. Он обладал поистине луженым желудком. Но у него вошло в привычку арендовать коттедж на достаточно отдаленном участке побережья, подальше от морских курортов, и проводить в нем несколько недель или месяц.

Он не купался в море — никому не доводилось стать свидетелем потрясающего зрелища судьи Айртона в купальном костюме. Как правило, он предпочитал, расположившись на садовом стуле и нахохлившись, как сова, читать своих любимых авторов XVIII века. Порой, решив все же заняться здоровьем, он неторопливой грузной походкой прогуливался по полосе песка, с сигарой во рту и с выражением отвращения на лице.