Тринадцатого мая (1947 г.
– А. М.) Фадеев, Горбатов и я были вызваны к шести часам вечера в Кремль к Сталину. Без пяти шесть мы собрались у него в приемной в очень теплый майский день, от накаленного солнцем окна в приемной было даже жарко. Посредине приемной стоял большой стол с разложенной на нем иностранной прессой - еженедельниками и газетами. Я так волновался, что пил воду.

В три или четыре минуты седьмого в приемную вошел Поскребышев и пригласил нас. Мы прошли еще через одну комнату и вошли в третью. Это был большой кабинет, отделанный светлым деревом, с двумя дверями - той, в которую мы вошли, и второй дверью в самой глубине кабинета слева. Справа, тоже в глубине, вдали от двери стоял письменный стол, а слева вдоль стены еще один стол - довольно длинный, человек на двадцать - для заседаний.

Во главе этого стола, на дальнем конце его, сидел Сталин, рядом с ним Молотов, рядом с Молотовым Жданов. Они поднялись нам навстречу. Лицо у Сталина было серьезное, без улыбки. Он деловито протянул каждому из нас руку и пошел обратно к столу. Молотов приветливо поздоровался, поздравил нас с Фадеевым с приездом, очевидно из Англии, откуда мы не так давно вернулись, пробыв там около месяца в составе нашей парламентской делегации. После этого мы все трое - Фадеев, Горбатов и я - сели рядом по одну сторону стола, Молотов и Жданов сели напротив нас, но не напротив, а чуть поодаль, ближе к сидевшему во главе стола Сталину. Все это, конечно, не столь существенно, но мне хочется запомнить эту встречу во всех подробностях.

Перед Ждановым лежала докладная красная папка, а перед Сталиным тонкая папка, которую он сразу

открыл. В ней лежали наши письма по писательским делам. Он вслух прочел заголовок: "В Совет Министров СССР" - и добавил что-то, что я не расслышал, что-то вроде того, что вот получили от вас письмо, давайте поговорим.

Разговор начался с вопроса о гонораре.

–  Вот вы ставите вопрос о пересмотре гонораров, - сказал Сталин.
– Его уже рассматривали.

–  Да, но решили неправильно, - сказал Фадеев и стал объяснять, что в сложившихся при нынешней системе гонораров условиях писатели за свои хорошие книги, которые переиздаются и переиздаются, вскоре перестают что-либо получать. С этого Фадеев перешел к вопросу о несоответствии в оплате малых и массовых тиражей, за которые тоже платят совершенно недостаточно. В заключение Фадеев еще раз повторил, что вопрос о гонорарах был решен неверно.

Выслушав его, Сталин сказал:

–  Мы положительно смотрим на пересмотр этого

вопроса. Когда мы устанавливали эти гонорары, мы хо

тели избежать такого явления, при котором писатель

напишет одно хорошее произведение, а потом живет

на него и ничего не делает. А то написали по хорошему

произведению, настроили себе дач и перестали рабо

тать. Нам денег не жалко, - добавил он, улыбнув

шись, - но надо чтобы этого не было. В литературе

установить четыре категории оценок, разряды. Пер

вая категория - за отличное произведение, вторая -

за хорошее и третья, и четвертая категории, - уста

новить шкалу, как вы думаете?

Мы ответили, что это будет правильно.

–  Ну что ж, - сказал Сталин, - я думаю, что этот

вопрос нельзя решить письмом или решением, а надо

сначала поработать над ним, надо комиссию создать.

Товарищ Жданов, - повернулся он к Жданову, - какое у вас предложение по составу комиссии?

–  Я бы вошел в комиссию, - сказал Жданов. Сталин засмеялся, сказал:

–  Очень скромное с вашей стороны предложение. Все расхохотались. После этого Сталин сказал, что

следовало бы включить в комиссию присутствующих здесь писателей.

–  Зверева, как министра финансов, - сказал Фадеев.

–  Ну что же, - сказал Сталин, - он человек опытный. Если вы хотите, - Сталин подчеркнул слово "вы", - можно включить Зверева. И вот еще кого, - добавил он, - Мехлиса, - добавил и испытующе посмотрел на нас.
– Только он всех вас там сразу же разгонит, а?

Все снова рассмеялись.

–  Он все же как-никак старый литератор, - ска

зал Жданов.

Забегу вперед и скажу, что когда впоследствии дважды или трижды собиралась комиссия, созданная в тот день, то Мехлис обманул действительно существовавшие у нас на его счет опасения, связанные с хорошо известной нам жесткостью его характера. По всем гонорарным вопросам он поддержал предложения писателей, а когда финансисты выдвинули проект - начиная с такого-то уровня годового заработка, выше него - взимать с писателей пятьдесят один процент подоходного налога, - Мехлис буквально вскипел:

–  Надо же все-таки думать, прежде чем предла

гать такие вещи. Вы что, хотите обложить литературу

как частную торговлю? Или собираетесь рассматривать отдельно взятого писателя как кустаря без мотора? Вы что, собираетесь бороться с писателями, как с частным сектором, во имя какой-то другой формы организации литературы - писания книг не в одиночку, не у себя за столом?

Тирада Мехлиса на этой комиссии была из тех, что хорошо и надолго запоминается. Этой желчной тирадой он сразу обрушил всю ту налоговую надстройку, которую предлагалось возвести над литературой. Ни к литературе, ни к писателям, насколько я успел заметить, Мехлис пристрастия не питал, но он был политик и считал литературу частью идеологии, а писателей - советскими служащими, а не кустарями одиночками…