Шрифт:
Оформление документов много времени не заняло.
В комитете я сказал, что ухожу на фронт. Жене — что срочно выезжаю на строительство инженерных сооружений куда-то на Карельский перешеек (чтобы не волновалась). И… как в воду глядел: именно для этого и именно туда нас и послали. На старую финскую границу, на тот самый участок, где я всего полтора года назад в составе 588-го стрелкового полка включился в финскую войну. Я был тогда начальником инженерной службы. Знал, конечно, что такое оборонительные сооружения. Теперь именно здесь мы начали строить доты, дзоты, эскарпы и контрэскарпы.
Эту оборонительную линию мы называли в шутку «линией ЛИИЖТа» — намек на то, что знаменитой «линии Маннергейма» она не уступит. Строили с энтузиазмом, строили добротно. Но, честно сказать, я до сих пор так и не узнал, какую роль в обороне города сыграло сделанное нами. Правда, где-то в тех местах наступление противника было остановлено, и, может быть, наша работа в какой-то степени армии помогла.
Я сказал, что работали мы с энтузиазмом. Но, думаю, не я один внутренне протестовал против такого для себя назначения. Попали-то, в общем, не туда, куда стремились…
Шли дни. Мы ловили каждое сообщение с фронтов по радио, запоем читали газеты. И, как я убедился позже, знали очень и очень мало. А на одиннадцатый день войны, 3 июля, — речь Сталина:
«Товарищи! Граждане!
Братья и сестры!
Бойцы нашей армии и флота!
К вам обращаюсь я, друзья мои!
Вероломное нападение гитлеровской Германии на нашу Родину, начатое 22 июня, — продолжается… враг продолжает лезть вперед… Над нашей Родиной нависла серьезная опасность… страна вступила в смертельную схватку со своим злейшим и коварным врагом — германским фашизмом… Вместе с Красной Армией на защиту Родины подымается весь советский народ… необходимо, чтобы наши люди, советские люди поняли всю глубину опасности… отрешились от благодушия, от беспечности… чтобы в наших рядах не было места нытикам и трусам, паникерам и дезертирам, чтобы наши люди не знали страха в борьбе… Мы должны немедленно перестроить всю нашу работу на военный лад, все подчинив интересам фронта и задачам организации разгрома, врага… В занятых врагом районах нужно создавать партизанские отряды… создать… народное ополчение, поднять на борьбу всех трудящихся…» [2]
2
Сталин И. В. О Великой Отечественной войне Советского Союза. М, 1952, с. 9–17.
Эту речь слушали все. И запомнили ее все — накрепко и надолго. Потому что впервые узнали тогда люди горькую правду о тяжелом положении нашей страны. И еще потому, что эта речь вооружила всех ясной и четкой программой действий.
Наши батальоны срочно перебросили в Ленинград.
В актовом зале института состоялось общее собрание. Докладывал заведующий кафедрой марксизма-ленинизма, доцент, член парткома Сергей Михайлович Гришуков. Партком призывал студентов и преподавателей вступать в армию народного ополчения. Так я получил направление в дивизию Октябрьского района.
Казалось, что все встает наконец на свои места, что дальнейшая моя судьба становится более или менее ясной. Но это только казалось.
«НУЖНЫ ДОБРОВОЛЬЦЫ»
Вечером следующего дня нас спешно построили во дворе общежития. Из строя вызвали всех, кто имел боевой опыт: участников гражданской войны, финской, боевых действий на Халхин-Голе, Хасане. Оказалось, что таких в полку человек сорок — пятьдесят. Всем нам было приказано собраться в клубной комнате. И здесь командир полка сказал, что имеет поручение обкома партии предложить всем имеющим военный опыт принять участие в боевой работе в тылу врага.
Предложение было совершенно неожиданным. Мы смутно представляли себе в те дни, где проходит линия фронта. Но твердо верили в силу Красной Армии. И я, например, подумал, что предлагают нам принять участие в каких-то операциях на территории оккупированных гитлеровцами государств: в Польше, во Франции…
— Дело это, товарищи, серьезное и опасное, — продолжал командир. — Поэтому пойдут только добровольцы. Большего сообщить вам, к сожалению, не могу. Сами понимаете — о подробностях расскажут только тем, кто даст согласие… Жду вашего ответа.
— Где, хоть примерно, воевать-то? — спросил кто-то.
— Не знаю, товарищи, я же сказал.
— А какой характер действий?
— Тоже не знаю.
В клубе повисла напряженная тишина. Люди думали. А срок на размышление был так мал, что можно считать, будто его и не было вовсе. И так мало информации о том, что нам предлагают!
— Еще раз хочу подчеркнуть, — нарушил тишину командир, — что никого из вас против желания, без личного согласия, никуда не пошлют. Нужны только добровольцы. Но обком партии верит, что они в нашем полку найдутся. Я тоже так думаю.
И снова тишина, снова лихорадочно скачут мысли. И еще подступило ощущение того, что еще минута — и всех нас начнут подозревать в трусости. И пусть никто еще не сказал и слова, пусть никто еще не отказывался и не соглашался, мне показалось вдруг, что, если о трусости пойдет речь, самым главным виновником стану почему-то я. Сижу вот как пень и молчу…
«Хоть бы знать, куда, — думал я. — Знать бы, что нужно в этом тылу проклятом делать, так, может, легче бы стало…»
И вдруг осипшим голосом и для самого себя совершенно неожиданно я сказал: