Затем они вернулись во Флориду, и там Джим всю ночь не ложился спать, до восьми утра проболтав под кока -колу со своим другом драматургом Харвеем Перром, который теперь занимался рекламой на “Elektra”.

В 8 утра Джим прервал разговор, заказал из комнаты обслуживания арбуз и съел больше половины его, а затем в отделении “D” снова встретился со своими адвокатами. По расписанию сегодня выступало ещё четверо свидетелей обвинения, все они были полицейскими и агентами в штатском, которые тоже слышали богохульство или заявляли, что видели половые органы Джима. Один из них даже сказал, что член Джима был “в процессе эрекции ”.

В среду Джим, Рэй и Бэйб съездили в “Everglades”, где они покатались на аэролодке и посмотрели на борьбу крокодилов, а также попробовали лягушачьи лапки и употребили немного хэша.

В четверг они снова были в отделении “D”, где прошла ещё одна волна свидетелей обвинения: трое полицейских и одна “гражданская”, которая работала в полиции на коммутаторе и которую на концерт пропустил знакомый полицейский. Все они говорили чтото обвинительное, а в ответ на вопрос Макса: “Если Джим вёл себя столь непристойно, то почему его никто не арестовал после выступления за кулисами?” один из свидетелей заявил, что они боялись недовольства толпы.

Какая толпа? – спросил Макс. – В раздевалке не было никого, кроме “Doors”, их друзей и полиции.

Вопрос остался без ответа и был вскоре забыт, как только обвинение представило в качестве улики запись, сделанную на кассету кем-то из зрителей. Магнитофон поставили на перила скамьи присяжных и включили воспроизведение. В следующие 65 минут зал был заполнен дымчатыми звуками музыки “Doors” и раскатами голоса Джима Моррисона.

Никто не хочет полюбить мою задницу?.. Вы все – скопище трахнутых идиотов! Вы все скопище рабов!… Я не говорю о революции, я говорю о том, что стоит немного повеселиться… Я говорю о любви… Я хочу изменить мир… О, я хочу видеть здесь какоенибудь действие, я хочу видетьздесь какое-нибудь действие, я хочу увидеть хоть несколько человек, которые пришли сюда и веселятся. Нет пределов, нет законов, ну!

Видите, – говорит Харвей Перр, – Джим и Макс согласились на прослушивание записи потому, что они хотели показать, что всё это было в контексте, в ритме. Это было что-то вроде стихов, чувства, и, они говорили, непристойность была их неотъемлемой частью. Когда он сказал “fuck”, он имел в виду “любовь”. “Fuck” означает “любовь”. Я имею в виду, что он действительно говорил публике непристойности – о восстании, восстании против сверхдорогих билетов, восстании против системы, и призывал любить друг друга. Он сказал: “Любите своего соседа”. И всё это было ритмично, почти совпадая с ритмом одного из его стихотворений. Это было похожена большую, скандальную, пьяную поэму, рассказывающую о восстании. Это было похоже на Дилана Томаса.

Вечером в пятницу Джим улетел в Лондон, а оттуда на местном самолёте – на Остров Человека, чтобы присоединиться к остальным “Doors” на единственном концерте, оставшемся от их сорвавшегося европейского турне. Этот концерт был вечером в субботу, и Джим не спал 36 часов. “Doors” вышли на сцену в 2 часа ночи, а после них выступали “Who” – группа, весьма популярная у публики. “Doors” выступали в непривычном месте – на открытой площадке – и в ужасных условиях, с холодным ветром, недостаточным светом и на плохом аппарате. Это было, по описанию одной из британских поп-газет, “всё равно что слушать альбом “Doors” на плохом магнитофоне, который тянет плёнку”. Джиму это совсем не подходило, и весь концерт он слабо “висел” на микрофоне. После этого он несколько часов бродил по территории фестиваля, давая короткие несерьёзные интервью журналистам британских изданий, а в основном – разглядывая публику. Ко времени возвращения в Лондон он принял решение: фестиваль на Острове Человека был его последним выступлением на публике.

Представив ещё двух шокированных богохульством Джима свидетелей, обвинение отложило слушание дела до среды, и затем настала очередь выступать Джиму.

Боб Джозефсберг просил оправдать обвиняемого на том основании, что в самом обвинении возникли противоречия. Судья Гудман небрежно отклонил прошение, а затем установил для защиты ограничения. Он сказал, что будет допущено только 17 свидетелей – столько же было со стороны обвинения – и среди них не должно быть “так называемых экспертов”.

Чтобы восстановить события того дня и всех последующих, Макс и его партнёр по залу суда опросили первых пятерых свидетелей защиты. Все они показали, что были в непосредственной близости от места событий и не видели, чтобы Джим раздевался. Свидетели были убедительны, но столь же убедительны были и свидетели обвинения, которые утверждали, что что-то видели. В зале поселилась скука, столь же ощутимая, но невидимая глазу, как кондиционированный воздух. Когда в конце дня был объявлен 11дневный перерыв, это было воспринято почти с облегчением. Джим и Бэйб улетели в Нассау, где встретились с Фрэнком и Кэти Лишьяндро, чтобы провести неделю в пьянстве, на солнце.

На очередном заседании суда 14 сентября защита вызвала не менее 10 свидетелей за 2,5 часа, а на следующий день опросили ещё пятерых. (Защита уже исчерпала установленный судьёй лимит в 17 человек, но никто не считал, так как Макс торопился). Это были домохозяйки и студенты, врачи иполицейские, и все они как один повторяли предшествующие показания защиты: они не видели, чтобы Джим раздевался. Это выглядело так, будто большая спорящая часть Майами слушала одну и ту же роль в пьесе, заявления свидетелей звучали очень похоже. Каждый раз судья спрашивал Терренса МакВильямса, желает ли он провести перекрёстный допрос, и каждый раз тот отказывался.

Прохромав больше месяца, теперь процесс стремительно близился к концу. Даже показания Джима и других “Doors” 16-го и 17-го числа не были особо запоминающимися. “Я не должен был давать показаний, – говорил Джим позже, – но мы решили, что это могло бы стать плюсом, потому что присяжные могли бы увидеть, на что я похож, ибо всё, что они могли делать, это смотреть на меня. Я не думаю, что это что-то значило, так или иначе”.

Показания Джима были спокойны и рациональны. Он отвечал на вопросы Макса и Терренса МакВильямса с равной учтивостью и любезностью, медленно и бережно выбирая слова, делая задумчивые паузы, дотрагиваясь кончиками пальцев до своих усов, и говорил спокойно, убедительно, чётко выражая свои мысли.