Я быстрой трусцой соскользнул по лестнице, вынырнул из подъезда и нос к носу столкнулся с М. Моисеевой.

— А, Слава! — обрадовалась она. — Здравствуйте. Обождите секундочку.

Под «секундочками» моя соседка подразумевала часы пустой болтовни про грошовую пенсию, про цены на колбасу и про «ворюгу Чубайса».

— Здрась, Марин Анатольевна. — Я прошмыгнул мимо нее. — Нет времени. После. — И чуть не споткнулся. Замер, как вкопанный, уткнувшись взглядом в Рамаза, мирно беседовавшего через открытое окно «Мицубиси» с Алиной. Спиной Рамаз небрежно подпирал «Шевроле Танденберд», совсем не заботясь о том, что измажет грязью длинный светло-бежевый плащ, под которым явно таились какие-то сюрпризы. Нечто вроде АКСУ или, на худой конец, помпового ружья. А зачем, скажите, еще напяливать на себя длинный плащ в погожий июльский денек?

Рамаз заметил меня, радостно улыбнулся и, вытащив из кармана руку, поднял ее в знак приветствия. Блеснул в лучах солнца золотой «болт».

Ну и чего же он хочет? И с кем он сюда приперся? Где разместил свою банду? Я обвел взглядом двор: детишки… собачки… жирные голуби… пустые кусты… Никого, если не брать в расчет бритый затылок сидящего за рулем «Танденберда» шофера. Когда мы подъехали, «Шевроле» был пустым. И вот ведь нарисовались, красавцы! Улучили момент.

— Приветствую, Слава. — Рамаз уже направлялся ко мне, на ходу протягивая для пожатияруку. — Побазарить бы. Слышал про Магоматова?

— Да. — Я еще раз посмотрел на часы. Демонстративно посмотрел на часы! И Рамаз меня понял.

— Знаю, спешишь. Твоя красавица мне доложила. Ты не против, если немного покатаюсь с тобой? Базар недолгий. Закончим, я выйду. Мишаня, — он кивнул на «Танденберд», в котором скучал «бритый затылок», — меня подберет.

Очень хотелось ответить: «А на хрена ты мне нужен?» Но я подумал, что вдруг услышу что-нибудь интересное. Да и обострять отношения не хотелось… Распорядился:

— Ладно, садись назад, — и поспешил за руль…

— Славный же хипеж вы в «Катастрофе» устроили! — начал Рамаз, когда я задним ходом начал, выруливать со стоянки. Следом за мной дернулся «Танденберд». — Ты даже не знаешь, не ведаешь, кого там завалили.

Открещиваться от того, что я причастен к бойне на Ленинском, было бессмысленно. Я был обвешан косвенными уликами, как хиппи фенеч-ками. Улики кричали в полный голос: «Это Пив-цов! Это он все устроил!», и я не мог заткнуть им пасть. Все попытки продемонстрировать Ра-мазу свою удивленную рожу — мол, какая может быть связь между мной и «Катастрофой» — показались бы просто смешными. Поэтому я только спросил как можно более безразлично:

— И кого мы там завалили?

— Двое — Хаджи и Мамелюк, он был казначеем в Хаджиевой кодле. Отменная сволочь, не жалко. Впрочем, Хаджи, я так думаю, пока что не помер. Забрали его с собой? Правильно. Попробуйте обменять на девчонку. Только захочет ли кто меняться? Этот стервятник уже всех порядком достал, в том числе и своих корешей. Сдохнет, никто убиваться не станет… Так вот, Слава, двое — Мамелюк и Хаджи. А пятеро — эмиссары Хаттаба! За деньгами сюда прикатили. За боль-ши-и-ими деньгами. А вы их прикончили. — Рамаз скрипуче расхохотался. — Теперь вам звез-дец!

Я про себя отметил, что он ни словом не обмолвился еще про пятерых мертвяков. Простая прислуга, мусор, который не стоит его внимания. Угодили случайно под пули — туда им, дуракам, и дорога! Найдутся другие. Мусора сейчас в России навалом.

— Я так понял, Хаджи работает на себя. Ну, конечно, как ты говорил, отстегивает кое-что в ваш общак. А он…

— Его пацаны, — перебил Рамаз, — собирают со всего Питера денежки для Хаттаба. Со всех правоверных. И попробуй кто-нибудь вякни. Часть денег уходит безналом в Хохляндию и в Болгарию, другая часть вывозится в чемоданах в Грузию и в Дагестан. Что-то, очень даже немало, Хаджи оставляет себе. Кое-что перепадает чиновникам. В основном, тем, что в Москве и на Кавказе… В общем, Хаджи сидит… вернее, сидел на жопе ровно. У него были непонятки лишь со своими. Я все ждал, когда же они его мочканут. А вот ведь, — я увидел в панорамное зеркало, как Рамаз картинно развел руками, — не дождался пока.

— Почему сам его не валил? Ведь проще пареной репы. У него даже не было телохранителей.

— А зачем? У меня под ногами Хаджи не путался, жить не мешал. Раздражал, отморозок, и только. А это еще не причина. Да и отвечать бы пришлось за него. Перед своими, перед ворами-то, ладно. А что прикажешь делать с чеченами? Они пока в силе. — Рамаз закурил, и до меня донесся легкий аромат табачного дыма. — Я вот что хотел сказать тебе, Слава. Толковище было сегодня утром. Из-за того, что в «Катастрофе» случилось. Серьезное очень случилось! Те, кто при делах, все собрались. Из Москвы человек прилетел. Из Новгорода, из Пскова приехали. Не было только чеченов. И айзеров. Нехорошо это, Слава. Войной запахло.

— Ты хочешь сказать, что из-за меня, — усмехнулся я.

— Да нет, своя тут бодяга, из которой так просто не вылезти. А вылезать надо. Рано или поздно все равно бы все взорвалось. Искра была нужна. Вот ты и высек ее.

— Великая честь! — «Паджеро» уже огибал монумент на площади Победы. Сейчас вырулю на Киевское шоссе, а там до Александровской всего ничего. — Рамаз, у тебя десять минут.

— Успею… Задавали мне сегодня вопросы. А я на них отвечал. Сдал тебя братве, Слава. И ни как мы решить не могли, что с тобой делать. И никак мы понять не могли, кто же ты есть такой. Объяснишь мне?