Шрифт:
– Так вы, значит, музыкант, – со знанием дела переводит Флэш.
– Нет.
Мои собеседники одновременно вздохнули.
– Я диджей.
Так гораздо лучше: пять пар ушей мгновенно навострились.
– Диджей, вот это потрясно! – зачирикали близнецы.
– О-о-о, да вы, милочка, могли бы прокрутить в эфире мой компакт-диск! – радостно егозит Хламидия; эта удачная мысль все-таки дошла до расположенного на такой порядочной высоте мозга.
– Клубный диджей или радио? – интересуется Флэш.
– Радио.
– На какой она станции? – ворчливо спрашивает Джулиан.
– Вы на какой…
– На местной, – перебиваю я, уже порядком утомившись от их тандема. – На «Энерджи-FM».
Реакция, прямо скажем, не из лучших: близнецы разочарованно протягивают «у-у», голова Флэша погружается в складки шеи, и он приобретает сходство с напуганной черепахой, а Джулиан заходится смехом. Тут и без переводчика все ясно: он ржет мне прямо в лицо.
Сама же Хламидия, смерив меня взглядом, разочарованно фыркает:
– «Энерджи-FM»? Фи-и. Какой тогда смысл с тобой водиться?
Хм, плохо для самооценки – ой, как плохо. Ведь никогда не любила втираться в чужие тусовки – дернул же черт!
– Что ты здесь делаешь? – напоследок интересуется Хламидия, явно давая понять, что это последний вопрос к недостойной внимания «пустышке».
«Слушай, дорогуша, хорош крутиться вокруг да около, выкладывай уже, наконец!»
– Что делаю? Все проще простого…
А правда, что я здесь забыла? Много радости: чтобы человека на посмешище выставляли из-за того только что его одежда не продается на бриллиантовых вешалках? Мне было так хорошо здесь, весело, у меня словно глаза на мир открылись; я неожиданно окунулась в непривычную для себя роскошь. И вдруг, надо же такому случиться, неожиданно приходит понимание, что остались все-таки на нашей загаженной матушке-земле места, где недостаточно быть просто приятным в общении, трудолюбивым и целеустремленным человеком, отзывчивым к чужим бедам и проблемам. Попросту недостаточно.
И вот, будто в школе, натерпевшись в очередной раз унижений от главной заводилы плохих девочек и ее натасканных подручных, бормочу нечто вроде извинений за эгоистично потребляемый кислород и, затравленно уставившись в собственные мокасины, разворачиваюсь, чтобы уйти… Лучше бы надела радужные туфли: они всегда приносят мне удачу. Уворачиваясь от сыплющихся вслед, почти осязаемых уколов и нарочито громких комментариев, в которых неизменно присутствуют слова «Энерджи-FM», «дешевка» и «диджей», закидываю за спину мини-рюкзачок – и тут на мое плечо ложится сильная рука.
– Прости, что заставил тебя так долго ждать, cherie, – улыбается Дидье, добавляя на самое ушко: – Меня задержали; эти люди цепляются, как пиявки, я не мог освободиться.
– Да ничего, – пожимаю плечами, не поднимая глаз.
Он разворачивает меня лицом к злопыхателям.
Даже Хламидия так вытянула шею, что голова наконец показалась. Да, перепугалась она крепко.
– Друзья, вы уже познакомились с моей дорогой спутницей? – спрашивает Дидье.
Думаю, он хотел сказать: «Дорогие друзья, вы уже познакомились с моей спутницей?», но кто я такая, чтобы спорить?
– Ее зовут Энджел, она не только дочь лучшей подруги моей матери, но и моя подруга, моя личная преподавательница, медсестра и особая гостья нашей вечеринки.
– Уй, – сквозь зубы процедила Хламидия, – с таким послужным списком можно заменить целое бюро добрых услуг.
– Touche, [74] моя дорогая, – подмигиваю ей, неторопливо проплывая мимо этой шайки под ручку с Дидье. – Надеюсь, вам нравится моя скромная вечеринка.
Чувствую себя королевой!
Дидье любезен и внимателен, с ним не соскучишься, и он весь как на ладони. Вот он какой, настоящий Дидье Лафит. Я знаю, все люди настоящие, и даже знаменитости, за редким исключением (не будем упоминать членов семьи Джексонов), но порой очень трудно бывает рассмотреть под маской какой-нибудь выдающейся персоны, будь то мужчина или женщина, их подлинное лицо. Следующие два часа я, кропотливо пробираясь в сложных и запутанных лабиринтах его личности, пытаюсь разгадать, что представляет собой Дидье; мы устроились в укромном уголке палубы, и хозяин вечеринки не отходит от меня ни на шаг, исполняя любое мое желание. Если я голодна, он достанет мне поесть, если хочу пить, тут же передо мной возникает наполненный жидкостью фужер, замерзла – накинет на плечи куртку. Надо сказать, что для этого ему вовсе не обязательно сходить со своего места, потому что достаточно щелкнуть волшебными пальчиками, и любое поручение тут же будет исполнено. Изысканно-утонченная публика (звездная братия) постепенно расходится, разочарованно чмокая друг друга в щечки, на судне становится тихо, и ярче разгораются прежде незаметные, будто сказочные огоньки, сияя для нас точно персональные звезды. Солнце заходит, и с ним опускается температура, рядом появляются две дымящиеся чашечки горячего шоколада со взбитыми сливками и редкостным по своей красоте зефиром. Делаем по глоточку, обжигая языки, и сидим, обнявшись, точно старые знакомые. Говорит в основном он, а я слушаю – уж если я и получила что-то полезное от своей профессии, так это умение слушать: слушать громогласного Кувалду и извечного оппонента Малкольма. А Дидье интересно рассказывает, и жизнь его так не похожа на мою.
74
Touche (фр.) – положить на лопатки или пропустить укол в фехтовальном поединке (фр.).
Как выяснилось, вырос он в Бордо, и Мари-Пьер воспитывала сына одна: отец его оказался не более чем донором спермы, правда, не в официальном смысле слова. В восемнадцать мальчишка сбежал в Париж и сразу же заключил контракт с модельным агентством на Елисейских Полях, где тут же принялся оттачивать искусство страстных взглядов, которые теперь украшают обложки его альбомов. Но его единственной и неизменной страстью оставалась музыка: он писал песни, пел и в свободное время репетировал с приятелями-музыкантами. Однажды талантливого юношу заметил агент, работающий на одну из звукозаписывающих компаний; не успел Дидье опомниться – и вот он уже в верхних строчках хит-парадов.
Послушать его – так все получилось легко и просто; в двадцать пять он уже модель, поп-звезда и просто очень богатый молодой человек. Бывают же везунчики. Сейчас ему тридцать, а у него уже собственный пентхаус в Париже и отдельный дом на побережье в Биаррице, а также четыре автомобиля (мы говорим далеко не о «фиате уно»), два гоночных мотоцикла, приличная коллекция картин и растущая популярность.
Мы переходим к разговору о его работе, и я, навострив уши, жду удобного случая сделать решительный бросок и рассказать ему о своей жизни, о своей программе и объяснить, зачем я появилась в шотландском офисе Би-би-си. Ведь если говорить начистоту, именно затем я здесь и нахожусь – ну и, конечно, чтобы ублажить мамочку. Так что, глубоко вздохнув и стараясь побороть подкатывающую от волнения тошноту и головокружение от выпитого шампанского, готовлюсь задать главный для меня вопрос. Теперь мне, кажется, стало понятно, отчего Коннор так дергался, когда делал предложение. Разумеется, по важности эти вещи несопоставимы, но все-таки от ответа Дидье зависит очень многое в моей жизни. Ну, поехали, мой новый французский друг, не подведи.