— Нюхай!

Туман с удовольствием нюхал. Славка поднимал лакомство над вздрагивающим носом и отводил чуть назад, держа на таком расстоянии, чтобы собака не могла ухватить его. Следя за рукой хозяина, Туман задирал голову все выше и выше. Вот-вот сядет на задние лапы.

Вот-вот… Славка умел улавливать этот момент — резко приподнимал гостинец. Туман тянулся за ним и вдруг слышал:

— Сидеть!

Подавшись вверх, собака оказывалась посаженной на пятую точку и тут же получала вознаграждение.

Вот так, помаленьку-полегоньку вспоминал Туман то, чему его учили в детстве и что улетучилось из головы во время болезни. День ото дня его глаза становились все более живыми и смышлеными. Время ли было исцелителем, свежий ли воздух с запахом сосен и елей, говорливые ли ручьи, через которые он так любил перепрыгивать? Скорее все это, вместе с лаской и заботой хозяина, послужило тем лекарством, которое возродило былую силу.

Одолев болезнь, Туман с помощью Славки возвращался к жизни с ее радостями и печалями, ее запахами и шорохами, с ее науками и загадками. Эта победа была, пожалуй, самой прочной нитью в том поводке, который плел Славка вот уже больше года.

…Вырвал себя Фадей Ашпин из родной земли и ничто теперь не могло остановить его.

Он попал в американскую зону оккупированной Германии. Три месяца провел в лагере военнопленных, без малого полгода в лагере перемещенных лиц, больше всего на свете боясь, как бы его не выслали на Родину. Чем черт не шутит. Начнут копаться, что да как, да сколько на его душе темных дел — и доставят куда следует.

Но ветер погнал Фадея все же подальше от расплаты. Выдул из одного, а потом и из другого лагеря и начал перекатывать из города в город, из страны в страну.

Для начала Ашпин поспешил расстаться с Западной Германией. Слишком много в ней колючей проволоки. Да еще каким-то образом так называемые перемещенные лица разузнали, что он за птица. Колючую проволоку можно было бы терпеть, но колючие взгляды! Как-то он получил записку, в ней всего два слова: «Смерть предателю!»

Побежал к коменданту лагеря, молча показал замусоленную бумажку.

Комендант приказал найти его карточку. Внимательно изучив ее, спросил на чистом русском языке:

— Служили в карателях?

— За кем греха нет, господин комендант?

— Это верно, — рассмеялся тот. — Слишком много грешков развелось в Европе. Потому она время от времени и горит, как в аду.

Комендант выслушал исповедь Фадея, помолчав, сделал какую-то отметку в его карточке и тихо произнес:

— Вы можете нам пригодиться, Ашпин.

— То есть как это? — притворился непонимающим Фадей.

— Вы ненавидите Советы, любите, по вашим словам, бизнес, вы предприимчивы и по-своему смелы, если верить тому, что вы рассказали. Такие люди, скажу честно, нам нужны.

По мере того как комендант говорил, Фадей распрямлял плечи. «Так и знал! Такие, как он, не испортят борозды и на новой пашне. Только согласись. Тут же потреплют по шее и накинут хомут».

Откровенно говоря, предложение Ашпину не очень понравилось. Совать шею в петлю он больше не намерен. Хватит с него хозяев. Проживу без вас.

Ничего этого Фадей, разумеется, не сказал. Он лишь пожаловался на здоровье — оно не то-де, надо бы отдохнуть от порохового дыма, а там видно будет. Оно лестно, конечно, такое услышать. Бог даст, наладится здоровье, тогда я уж вспомню ваши слова, господин комендант. А сейчас, сделайте милость, оградите меня от подобных угроз.

На другой день Фадея отправили из лагеря. И, разумеется, не из жалости. Коменданту что-то подсказывало: придет время — парень будет наш. На всякий случай он дал Фадею номер телефона и сказал на прощание:

— Надумаете, звоните. Не забудьте, какой город, а номер у вас в руке. Лучше, если выучить его наизусть, а бумажку порвать.

Он выучил наизусть. Но звонить не звонил и постарался убраться подальше.

Затевать свое дело нечего было и думать. Нет главного — капитала. Нет — так будет. В стране, где он жил до войны, одна из самых высокооплачиваемых профессий была шахтер. Фадей решил, что и в свободном мире горняки загребают лопатами не столько уголь, сколько деньги. Он попробовал поработать на шахте в Бельгии, во Франции. Жизнь всюду косилась мачехой. На то, чтобы не умереть с голоду, с грехом пополам хватало. Но чтобы позволить себе такую роскошь — сколачивать капитал — дудки, браток!

— Хотя кому как. На одного окуня тысяча пескарей, — раскидывал умишком Фадей. Обстоятельства сделали его пескарем, но это не значит, что он уже лишился острых зубов. В одно прекрасное время он всплеснет красноперым хищником. Важно найти подходящий омут, где вместо чертей обитают караси. А не омут, так тихую заводь, где можно нагулять жирок, выковать, не спеша, стальную челюсть и открыть ее для начала хотя бы на мальков.

Подвернулся очередной вербовщик, расписал яркими красками прелести нового света. Терять Фадею было нечего, и он отбыл в Южную Америку. Помотался на медных рудниках в Чили, попытался без успеха через брачные объявления жениться на богатой старухе. Из Чили перебрался в Боливию на оловянный рудник, потом на каучуковые плантации Бразилии. Но нигде не мог пустить корни. Заморское счастье не давалось ему в руки. Его «английское» счастье осталось в Москве под яблоней.