– Я не склонен шутить, Амас Иосифович. Если бы мне было нечего предложить, я не поднимал бы этого разговора.

– Любопытно все же, что он может предложить? – обратился Овесян к Веселовой-Росовой.

Мария Сергеевна пожала плечами, давая понять, что может выслушать этого человека только ради причуды академика.

– Итак, что вы предлагаете, Сергей Андреевич? – обернулся академик к Бурову. – Требуем информации.

Работа на синхрофазотроне прекратилась, физики столпились в отсеке Бурова, который вынужден был выступать на стихийно собравшейся научной конференции.

– Итак, что глушит здесь ядерные реакции, какие примеси в морской воде неугодны им? – спросил Овесян, усаживаясь на табурет и опираясь руками в расставленные колени.

Буров стоял перед ним, как школьник, отвечающий урок.

– Мне привелось работать над проблемой протовещества.

Овесян высоко поднял свои лохматые брови.

Шаховская насторожилась.

– Протовещество – это состояние материи до появления звезд и планет. В протовеществе все строительные материалы вещества были собраны в невыразимой плотности, как бы в одном немыслимо сжатом атоме, нейтроны которого не могли разлететься...

Овесян поморщился.

– И возможно, существовала некая субстанция, которая удерживала нейтроны, – продолжал Буров.

– За эту субстанцию вам и присудили степень кандидата наук? – прервал Овесян.

Буров смутился, нахмурился.

– Я не боялся черных шаров, – запальчиво сказал он.

Мария Сергеевна осуждающе покачала головой.

– Почему же не допустить, – упрямо ухватился за свое Буров, – что остатки этой субстанции существуют всюду, где материя обрела уже форму обычного вещества? Она может проявлять себя в том, что захватывает нейтроны, мешает ядерным реакциям.

Овесян деланно всплеснул руками:

– И эту физическую жар-птицу он предлагает искать!..

– Взамен планомерных исследований, – с укором добавила Мария Сергеевна. – Мы не вправе отвлечься. Слишком неясно. Слишком малоперспективно. Слишком оригинально.

Лоб у Бурова стал влажным, он словно поднимал с земли немыслимую тяжесть.

– Где же вы хотите искать свою субстанцию? – язвительно спросил Овесян.

– В море. На дне. У вулкана, – решительно ответил Буров.

Люда ревниво перехватила восхищенный взгляд, который Елена Кирилловна бросила на Бурова.

– Так-таки на дне? И прямо у вулкана? – переспросил Овесян. – Воду ведрами будете оттуда черпать?

– Нет! Надо опустить на дно целую лабораторию.

Овесян и Веселова-Росова переглянулись, улыбнулись.

Овесян встал, похлопал Бурова по плечу:

– Жаль, жаль, товарищ инженер, что не хотите ко мне на установку идти. Слушай, когда будешь академиком, пожалуйста, не вспоминай работу, за которую тебе кандидата дали, не надо!.. А для гениальности ты вполне безумен.

Буров вытер платком лоб.

– Простите, – сказал он. – Я понимаю это как отстранение от научной работы.

– Научной работой нельзя заниматься против своей воли, – холодно сказала Мария Сергеевна и величественно вышла из отсека.

Овесян пошел следом. У свинцовой стенки он остановился и пытливо посмотрел на Бурова через плечо.

Бурову хотелось наговорить всем резкостей, порвать записи, опрокинуть табурет.

Неожиданно он встретился взглядом с Шаховской.

Нет, она не торжествовала. Она смотрела на него ободряюще, задорно и... ласково.

А Люда с тревогой оглядывала обоих.

Сергей Буров еще в детстве, когда жил с родителями в Крыму, любил нырять с открытыми глазами. Удивительный мир под водой! Вокруг как бы плотный воздух, меняющий цвет с глубиной, напоминал то просвечивающую весеннюю листву, то мрак ночи. Там не плаваешь, а вместе с быстрыми чешуйчатыми птицами будто летаешь над колеблющимися лесами, над мягкими бархатными скалами. Вверху играет тенями прозрачное «небо». Его можно пронзить и вынырнуть на поверхность, глотнуть желанного воздуха, на миг увидеть слишком резкие облака, слишком яркое солнце, слишком четкие берега...

Воспоминания детства! Они нахлынули сейчас на Бурова. Он плыл в акваланге, освещая путь лучом прожектора, закрепленного у него на лбу, как зеркальце у врача. Он управлял электрокарой, которая буксировала контейнер с приборами.

Фантасты мечтали о завоевании подводного мира, пересаживали человеку жабры акулы. Ученые пожимали плечами. Новое существо уже не походило бы на человека, должно было бы пропускать через себя бочки воды. Жизнь по-своему осуществила мечту. Не приспособление к природе, а ее подчинение разуму, способному техникой заменить биологические органы. Акваланг позволил человеку спуститься в море и быть таким же легким и свободным, как на его поверхности. И человеку открылись подводные материки! Приспособление его организма казалось безграничным. Смельчаки доказали, что могут опускаться на поразительные глубины.