— Хотите сказать, что для Райена история с платежом — это лишь способ выиграть врем?

— Нет. Райен в самом деле заплатит ему. Интересно только, когда и как?

Сеймур пытливо смотрит на меня.

— Не хотели бы вы присутствовать во время этого расчета, Майкл?

— Я уже говорил вам: вся эта история меня совсем не интересует.

— Ах да, я забыл, что вы готовы даже рисковать жизнью только в том случае, если видите в этом смысл.

— А как же иначе?

— Просто так: если жизнь чего-то стоит, то лишь потому, что ею можно рисковать. Но что поделаешь — человек часто ценит что-то лишь тогда, когда существует опасность потерять это «что-то».

— Интересно, рискнули бы вы жизнью, когда бы надо было сделать добро?

— А что делаем сейчас мы с вами, Майкл? Мы преследуем двух выродков. Боремся со злом.

— Вы боретесь не потому, что это зло, а просто ради борьбы.

— Возможно. Но разве я виновен в том, что философия и до сего времени не удосужилась объяснить, что такое зло и что — добро?

— Не надо усложнять. Существует еще и мораль.

— Какая, например? Ваша или та, из древних заповедей? Вашей морали я не понимаю. А что касается заповедей, то они, как и все моральные нормы, — выдумка корыстолюбивых людей. Когда вы слышите: «Не укради!» — можете быть уверены, что это придумал человек, который не раз крал, иначе этот вопрос его не волновал бы. И когда кто-то вам советует: «Не прелюбодействуй!» — знайте, что он имеет красивую жену и боится стать рогоносцем. А что касается заповеди: «Чти отца своего и мать свою» — то ее провозгласили родители, у которых не было абсолютно никаких оснований быть чтимыми.

— Но существуют же еще и другие нормы.

— Например?

— Скажем, «Люби ближнего своего».

— Кто этот ближний, Майкл? Райен или Томас? И почему я обязательно должен его любить? Вы, например, меня любите?

— Ваш вопрос довольно бестактен.

— А какой же он может быть, когда речь идет о добре и зле, о категориях непримиримых, как свет и тьма, как жизнь и смерть, как день и ночь?

— С вами когда-то что-то случилось, Уильям. Я не верю, что вы родились с такими идеями в голове.

— Конечно, я, как и все, пережил в юности пору иллюзий. Наверное, стремился любить мир и людей, сделать что-то для этого мира и для этих людей, кто знает, может, даже посвятить свою жизнь этому миру и этим людям. Потом настало разочарование, и я возненавидел их. Нет трезвее чувства, чем разочарование. Мои выводы, дорогой мой, базируются не на одной-двух травмах, а на всем том, что тебя окружает, что ты мимоходом познаешь настолько, что тебя начинает тошнить. Это грязный, неприятный запах жизни… Неужели вы не чувствуете его, Майкл?

— Я чувствую иное. В вас живет какое-то приглушенное чувство справедливости, и поэтому иногда вы чувствуете себя очень неуютно.

— Чувство справедливости? Снова громкие слова… Проработав столько времени по чужим заповедям, я решил осуществить один собственный замысел! Совсем мелкий замысел, просто чтоб ощутить иллюзорное самочувствие свободного человека. Закончив эту исповедь, он бросает окурок в пепельницу.

«Не хотели бы вы присутствовать во время этого расчета, Майкл?»

Когда Сеймур говорил об этом, я воспринял его слова как риторический вопрос. Разве я могу присутствовать во время заключения соглашения между Райеном и Томасом, если они оба только и ждут моего появления, чтоб расквитаться со мной?!

Но это был не риторический вопрос. Я понял это только на следующий день, когда во время завтрака Мод спрашивает меня:

— Нет ли у вас желания прогуляться?

— Вы же сами приказали: никаких прогулок!

— На все свое время, Альбер. Теперь пришла иная директива.

— Так и выполняйте ее. Мне никто не давал директив.

— Вы правы. И никто вас не принуждает идти со мной. Мне будет просто приятно, если вы…

— Речь идет о приятном или полезном? — прерываю ее.

— Думаю, если мы будем вдвоем, я буду чувствовать себя лучше.

— Тогда так и говорите, что вам необходим охранник. Какое оружие вы мне дадите?

— Оружие не предусмотрено. И битва тоже. Когда что-то случится, я смогу предупредить шефа. Он будем совсем рядом.