И хотя еще в те секунды, когда он просил автомат, он уже принял решение пробираться на свои НП — ведь вон связисты восстановили же связь, значит. пробиться можно, — только теперь Лысов осознал обстановку, прочувствовав ее, понял, чем он рискует, и выругался про себя: "Чертов Жилин! Иди под огонь без прикрытия. Ранят — н вытащить некому".

— Старший лейтенант. Дайте связиста, пойдем на НП.

Как раз в это время позвонили с НП.

— Товарищ капитан! — почему-то весело, возбужденно кричал командир взвода связи молоденький младший лейтенант, и Лысов, узнав его по голосу, про себя решил, что командир взвода связи действовал в данном случае правильно — НП сейчас главное звено, и именно там находится начальник связи.

— Товарищ капитан! Фрицы атакуют.

— Много? — спокойно спросил Лысов — ведь он ждал этой атаки.

— Много, товарищ капитан! Человек сто!

— Держитесь там. Сейчас подойду!

Он бросился к дверям, я адъютант старший глазами приказал писарю сопровождать каштана: последнего, дежурного, связиста он отпустить не мог.

Жалсанов как стоял, боком привалившись к стенке котлована, так и остался стоять.

Только выложил винтовку между темными ломтями осенней глины. Колпаков и Малков молча встали по обе стороны м тоже выложили винтовки. Жилин с Засядько пробежали метров сто и юркнули в кустарник — когда-то они отрывали там парные окопы" кувшинчики".

Они едва успели устроиться в тесных окопчиках, как начался минометный налет. До кустарника мины не долетали. Вся оборона батальона была как на ладони, и Жилин гораздо раньше Лысова определил и направление удара противника и его замысел.

"Конечно, — думал он, — фрицу тоже требуется узнать, чего мы стоим на сегодняшний день и почему так активно примолкли. Ничего… рога мы ему сейчас собьем".

Сюда, ко второй линии обороны, осколки не долетали, но дым от разрывов доплывал — горьковато-пряный, возбуждающий.

Жилин видел, как мелькали каски наших солдат, как юлили по бурому бурьяну связисты, сращивая обрывы, и находил, что все идет правильно к опасаться нечего. Но тут вспомнился Лысов, и Костя на секунду заколебался. Комбату, ясно, потребуется пробраться на НП, а он, его связной, здесь. Непорядок.

"А-а… — мысленно махнул он рукой. — Не маленький. Проберется. Людей много, возьмет на прикрытие".

И все-таки успокоения не пришло. Бой, он и есть бои, и комбату, конечно, было бы надежней с Костей — и привычка, и есть с кем перекинуться парой слов и даже на ком сорвать злость. Но главным все-таки было не это. Костя привык к комбату и, может быть, по-своему любил. И беспокоился он о нем в те минуты не потому, что не сможет прикрыть его, спасти, а потому, что как нелюбящая, но преданная жена вечно беспокоится о своем баламуте-муже, отце ее детей, так и он боялся, как бы Лысов не натворил что-нибудь. "Не дело", как сказал бы Малков. Косте казалось, что он умел удерживать Лысова от ненужных, па его, конечно, взгляд, порывов, а иногда, наоборот, подталкивать, когда комбат колебался. А тут Лысов окажется одни, без присмотра…

Была минута, когда Костя мог бы бросить снайперов и побежать к комбату, хотя был твердо убежден, что здесь, на этом месте, в этой неожиданной засаде, он нужней. Но сердце иногда бывает сильней разума.

Огонь минометов и артиллерии усилился, распространился почти на весь фронт батальона, а с первых траншей нашей обороны переместился и в глубину — немцы били по штабу батальона и ходам сообщения.

И тут началась атака.

Противник выскакивал резво, стремительно — застоявшиеся, хорошо тренированные солдаты словно распластывались над землей, как летающие лыжники после взлета с трамплина. На секунды они скапливались у проходов в проволочных заграждениях, а потом бежали опять вперед. Целиться в таких, прорвавшихся за проволоку, было нелегко, и Жилин стрелял по тем, кто еще только выпрыгивал на бруствер своей, только что такой надежной, траншеи.

Первый же фриц мгновение покачался в неестественной позе — задрав вверх руку с автоматом, выставив вперед колено — и завалился назад.

Жилин, как всегда, стрелял трассирующими. Он указал и цель и показал, как нужно бить.

И снайперы заработали. А Жили и в это время стремительно сменил обойму — выбросил трассирующие и загнал обычные.

Теперь целеуказание ни к чему. Противник — на ладони. Бей — не хочу.

И они били. Конечно, многие из фрицев успевали оттолкнуться от брустверов траншей и устремлялись вперед, но многие, очень многие опрокидывались навзничь, оставались лежать на брустверах.

В грохоте минных и снарядных разрывов винтовочные выстрелы, конечно, потонули, трасс не было, и поэтому убийственно точный, на выбор, снайперский огонь подавляюще подействовал на тех, кто еще не успел выпрыгнуть. Там, в траншеях противника, заметались офицеры и унтера, выталкивая замешкавшихся солдат, и снайперы стали бить по каскам, выбирая точку прицеливания пониже, на срезе брустверов; точно попадешь — пуля прошьет шею; возьмешь чуть выше — попадет в голову, а если винтовка «клюнет», пуля пробьет землю и врежется в грудь. Винтовочная пуля — мощная, Верхушку бруствера она прошьет и не завихрится. Не автомат стреляет…