– Можешь толком объяснить, как понимать, – Мэй махнул рукой в сторону сцены, – весь этот опереточный адский огонь и серу?

Брайант расстегнул жилет и помассировал свой раздувшийся живот.

– Ну, во-первых, это не опера, а опера-буфф.

– А в чем разница?

– В ней присутствуют мифологические, сверхъестественные элементы. Это фантазия. Задуманная как пародия.

– Значит, в самом конце не будет петь толстая дама?

Брайант покрутил головой и без особой теплоты во взоре принялся рассматривать своего напарника.

– Ты ведь не слишком большой ценитель музыки, верно?

– Ну, не знаю, люблю немного потанцевать под Гленна Миллера. Но всегда готов воспринимать новое.

– С первого взгляда узнаю настоящего технаря. Я видел, как ты слушал Освальда Финча, когда он распространялся насчет крови, лимфы и прочего. Ты навострил уши.

– Я просто подумал, что невредно во всем этом хоть немного разбираться. – Мэй постукивал пальцами в такт музыке.

– Должен сказать, все подозрительно предопределено. – Брайант размотал несколько футов шарфа и выпрямился. – Жак Оффенбах был предшественником Гилберта и Салливана. Не будь его, кто знает, началось ли бы вообще их совместное творчество. Его комические сюжеты имели огромный успех в Париже, хотя критики их не приняли. Опере «Орфей в аду» больше восьмидесяти лет. Давным-давно, когда шли ее первые постановки, все, кто мог позволить себе пойти в театр, имели какое-то представление о классике; таким образом, Оффенбаху удалось спародировать греческие легенды, и его юмор был всем понятен. В основу же произведения он положил и переработал самый известный из мифов об Орфее. Тот был сыном богини, спасшей аргонавтов от сирен. Спустился в подземное царство, чтобы вернуть свою возлюбленную, нимфу по имени Эвридика, которую укусила змея.

– О, что-то такое припоминаю. Плутон разрешил ему забрать с собой Эвридику с условием, что он не оглянется посмотреть на нее, пока она не выйдет на дневной свет, но тот оглянулся.

– Прекрасно. Версия Оффенбаха расходится с традиционной мифологией. Он цинично снижает характеры главных героев и насыщает историю социальной сатирой. Превращает Орфея в похотливого учителя игры на скрипке, а Эвридику – в шлюху и заставляет старика сетовать на то, что ему приходится идти ее спасать.

– А это тогда кто? – Мэй указал на величественную женщину, облаченную в необъятный серый кринолин. Последний раз он был свидетелем ее наигранного негодования в кабинете Елены Пароль.

– Аллегорический образ Общественного Мнения. Если верить Оффенбаху, Орфей вовсе не прочь распрощаться с супругой и в ад отправляется лишь потому, что Общественное Мнение грозит разоблачить его распутство. Эвридика пылает страстью к пастуху по имени Аристей, а на самом деле – переодетому Плутону. Ее кусает змея, и она попадает в подземное царство, где оказывается скучнее, чем она ожидала. Тем временем на Олимпе боги выясняют отношения с Юпитером, качают права, он втюривается в Эвридику, и все дружно спускаются в ад.

– По-моему, я понял, – перебил Мэй. – Надо думать, все заканчивается слезами.

– Да нет, все заканчивается канканом. Столь возбуждающим, что из оперы расходились с песней на устах и оттопыренными трусами. В те дни сцену обычно освещали свечками, плавающими по воде, чтобы уменьшить риск возгорания. Причем это делалось так, чтобы лучше были видны бедра танцовщиц. Представляешь, какой эффект производило это бесконечное вскидывание ног?! В те времена парижские хористки редко надевали панталоны и выделывали какие угодно антраша, чтобы понравиться богатым покровителям из первых рядов. Он не только скрасил речитатив незамысловатыми каламбурами вроде того, например, что Морфей один бодрствовал, пока другие боги спали, но и уснастил свои сочинения намеками на другие оперы девятнадцатого столетия. Так, трио из последнего акта «Прекрасной Елены» прямо цитирует увертюру к «Вильгельму Теллю». А в этой опере налицо откровенное заимствование из «Орфея» Глюка, что, естественно, вызывало смех аудитории. Как и финальная кутерьма: ведь Эвридика не желает возвращаться на землю с занудным стариком Орфеем, да и ему она поднадоела, поэтому условие Плутона – не оглядываться на нее при выходе из подземного царства – на самом деле превращается для обоих в спасительную оговорку. Эвридика в конце концов становится вакханкой – одной из тамошних девушек по вызову, лихо задирающей ноги в аду.

– Звучит порядком безнравственно.

– В том-то и суть. А меня лично интересует, – продолжил Брайант, сев на своего конька, – способность Оффенбаха надевать маски. Это был человек, обожавший трюки и розыгрыши, парадоксы, карикатуры и пародии, скрывавший время и место своего рождения, отнюдь не француз, а скорее немецкий раввин, обманом проникший в Парижскую консерваторию, несмотря на то, что иностранцев туда не принимали, в девятнадцать лет ставший издаваемым композитором, виртуозный виолончелист и, как ни странно, флейтист, отец пятерых детей, принявший католичество и добившийся такого успеха, что по ночам парижскую публику приходилось буквально вытаскивать из его театра. Для окружающих он был и остался загадкой, этакой бесстыдной очаровательной бестией. Ему было присуще то, что наши еврейские друзья называют «chutzpah». [15] – Брайант обхватил руками переднее кресло, замерев от восхищения. – Последние несколько лет Оффенбаха не жалуют. Но в свое время он мог навести шороху.

– Неужели люди на самом деле обижаются на такую чепуху?

– Уже нет. Знатоки греческой классики находят ее в высшей степени забавной.

– Так что вышедшего из себя грека можно исключить?

– О, в этом вопросе я бы ничто не стал исключать. – Брайант снова обратил свое внимание на сцену. – Меня занимает другое: не желает ли кто-либо воспрепятствовать постановке по другой причине.

– У тебя уже кто-то есть на примете?

– Теперь есть. Элспет сказала, что мне следует побеседовать с владельцем театральной труппы.

– Не понимаю, какое отношение имеет владелец ко всему этому?

– Кто-то ведь тратит огромные деньги, несколько тысяч фунтов, на то, чтобы премьера состоялась.

– И это когда стране не хватает средств на вооружение? Это чуть ли не измена.

– Нет, если тем самым укрепляешь дух нации. Ну и речь, конечно, о продаже постановки в другие страны. В этом смысле новейшие театральные спектакли похожи на кинофильмы. Они могут одновременно идти по всему миру.

– Но в кино можно напечатать столько-то копий, а здесь?..